— Ха-ха-ха, насмешил ты меня, отставной! Духом бесплотным, говоришь?! Что за вздор!

Изящным движением она вовсе освободилась от полупрозрачной ткани, и его взору предстало великолепное, дышавшее Рубенсом тело с зовущей налитой грудью.

— Ну, как теперь тебе дух мой бесплотный и бестелесный? Ощути-ка! — Она взяла его руку и провела по груди, животу, всему своему умопомрачительному естеству, надолго задержавшись у лона. — Очнись! Что ты, право, словно деревянный?! Может, и впрямь отставной?! — сжимая его руку в своей и заливисто хохотнув, подмигнула она Овчарову, в котором зажглось желание, желание необоримое…

Сильными руками сгрёб он её в объятия и бросил на перины.

— Не знаю, дух ты бесплотный или ещё какая сила нечистая, но любить тебя буду как женщину, — навалившись на враз притихшую Салтыкову, горячо шептал он ей в самое ухо, освобождаясь от лосин…

— Эй, сударь, просыпайтесь! Командующий ожидает нас! — Вернувшийся после игры Чернышёв энергично тряс за плечо Овчарова.

— Что такое?! — вскинулся Павел и полубезумными глазами воззрился на нависшего над ним полковника. — А-а-а, это вы…

— Что так разочарованно?! Кого хотели увидать, дружище, уж не женщину ли?!

— Женщину я уже видел, — глухо пробурчал Павел, поднимаясь с сена и отряхиваясь.

Рубаха и лосины были на нём, как будто он и не снимал их, перины на кровати Чернышёва, судя по всему, сохранили свою неприкосновенность, а вот бокалы с остатками бургундского и опорожнённая бутылка бесследно исчезли со стола, как и канделябр со свечами.

— Вы видели женщину? Здесь?! — настала пора удивиться Чернышёву.

— Похоже, это был сон, — в рассеянном безразличии проронил Павел. — Кстати, а где ваше бургундское, о котором вы давеча толковали?

— Бургундское? На своём месте. А что, желаете выпить?

— Право, нет, но я хотел бы взглянуть на него, ежели вы не против.

— Отчего ж, извольте! — пожал плечами озадаченный Чернышёв и сноровистым движением вытащил бутылку из-под кровати.

Вино было запечатано по всем правилам.

— Да, странно, весьма странно, — удивлённо бормотал Павел, крутя бутылку перед собой.

— Вы часом не больны? Может, позвать лекаря? — искренне встревожился Чернышёв.

— Вздор, я положительно здоров!

— Однако ж смотрите, ротмистр. Нам обоим предстоит аудиенция у светлейшего, причём особливо она надобна вам! — Озабоченность и сомнение не сходили с лица его.

— Напрасно переживаете, господин полковник. Мне снился сон, и такой из себя натуральный, что я, грешным делом, принял его за явь.

— Бывает, — покачал головой Чернышёв. — Хотя со мной подобного не припомню. Ладно, приводите себя в порядок, Прошка принесёт вам умываться, после перекусим и направимся к главнокомандующему. Коновницын предупредил меня, что фельдмаршал нас примет.

— Да, голубчик! Ишь как тебя, сердешного, судьба вертанула! — Кутузов ласково глядел на Павла своим единственным глазом, и в голове его зарождались весьма неожиданные мысли.

— Осмелюсь спросить вашу светлость касательно охранной грамоты, о коей господин флигель-адъютант докладывал. — Овчаров кивнул в сторону Чернышёва. — Когда прикажете прийти?

— Не торопись, голубчик, не торопись, будет тебе и грамотка, и письмецо…

Фельдмаршал надолго замолчал и уставился в стол, ритмично барабаня по нему пальцами. Казалось, он забыл о посетителях.

— Хм-хм, — осторожно кашлянул и выдвинулся на полшага вперёд Чернышёв в надежде вернуть внимание светлейшего.

— А-а-а, вы ещё здесь, господа! Извините старика, думы тяжкие да хвори одолевают. Вот что, голубчик, — обратился он к Чернышёву, — сходи-ка ты к Петру Петровичу и забери письма к командующим. Полагаю, они приготовлены. Ежели нет, поторопи его от моего имени. В приёмной зять мой Кудашев, он поможет, а мы покамест с ротмистром потолкуем.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! — дежурно поклонился Чернышёв и, повернувшись на каблуках, вышел из кабинета.

Он был уязвлён и обижен. Светлейший пожелал говорить с Овчаровым тет-а-тет, без свидетелей. Что ж, это право командующего. «Но всё ж таки почему без меня — организатора и автора этого столь счастливо складывающегося предприятия? Отчего он пренебрёг мною, хотя вчера беседовал со всей сердечностью?» — недоумевал Чернышёв, направляясь к Коновницыну. На этом разочарования Александра Ивановича не закончились. Письма не были написаны, а зять фельдмаршала полковник Кудашев, недавно назначенный командиром воинского партизанского отряда, давно отбыл из Главной квартиры к своей партии. «Стало быть, светлейший отослал меня, загодя зная, что письма не готовы. Как же старику не терпелось посекретничать с ротмистром! Ну да ладно, тот мне обо всём и сам доложит», — как мог успокаивал себя Чернышёв, условившись с Коновницыным, что за письмами фельдмаршала заглянет завтра.

— Итак, дружок, ноне мы наедине, и я хочу со всею откровенностью спросить тебя: каково мнение составил ты о злодее? У тебя ведь были с ним приватные свидания? — Кутузов всё так же ласково глядел на Овчарова, но во взоре его зрячего глаза проглядывала едва уловимая жёсткость.

— Точно так, ваше высокопревосходительство! — встав во фрунт и забыв, что он в штатском, отрапортовал Овчаров.

— Присядь, сударь, в ногах правды нет, да мы не на параде, — указал ему место против себя фельдмаршал. — Ну, теперь сказывай!

— Первая встреча с Бонапартием случилась в августе в оставленном нами Смоленске, ваше высокопревосходительство, и была весьма скоротечна, однако ж Наполеон именно тогда приказал мне заняться… э-э-э… дорисовкой их… разумею, наших ассигнаций, — смешался Павел, однако под поощрительным взглядом Кутузова рассказал, как и давеча Чернышёву, о свидании с Бонапартом во всех подробностях.

— Ну а после? — напомнил ему о второй встрече фельдмаршал.

— Виделся с ним в Гжатске, после смотра… — И он поведал светлейшему об обеде в доме купца Церевитинова.

— Благодарствую, голубчик! Ты весьма развлёк старика, — похвалил рассказчика Кутузов, когда повесть Овчарова подошла к концу. Взгляд его вновь засветился ласковой добротой. — Стало быть, злодей доверяет тебе, раз поручил подобную комиссию?

— Да, ваша светлость, но слишком обольщаться на оный предмет, полагаю, не следует. Тем паче как расценит он, или, ежели ему теперь не до меня, маршал Бертье, моё с Пахомом исчезновение. Ведь уж пять дён минуло, как мы ушли из Кремля!

— Но и злодей покидал Кремль, не так ли?

— В точности, покидал, ваша светлость. Своими глазами видел, но кто поручится, когда он воротился и воротился ли?

— Полагаю, что воротился. Мне донесли, что пожары московские пошли на убыль. — Кутузов перекрестился, а вслед за ним и Овчаров. — Что ж, голубчик. Я тобою доволен. Касательно охранной грамотки не волнуйся. Завтра её получишь и, по всем вероятиям, у меня будет к тебе одна комиссия… — загадочно посмотрел на него светлейший. — И ежели таковая последует, она должна быть хранима тобою в строжайшей тайне, — поднёс он пухлый палец к чувственным алым губам. — И помни, голубчик, ты уж не в отставке, а на службе его величества государя императора. А теперь позови мне господина флигель-адъютанта, а сам обожди в приёмной, — спохватился он, решив подсластить пилюлю и уделить Чернышёву пару минут аудиенции.

В свете услышанного поговорить с ним было о чём. Отпустив через четверть часа порядком приободрённого Чернышёва, Кутузов приказал никого не впускать. Время настало обеденное…

— Итак, господин Овчаров, куда путь-дорогу держим? — выходя от светлейшего, усмехнулся Чернышёв, окидывая Павла пристально-ревнивым взглядом.

— Вас ожидаю, господин флигель-адъютант, — бесхитростно отвечал тот.

— Тогда поспешим ко мне! Прошка что-нибудь сообразит, а то я, признаться, чертовски голоден.

— Ежели я вас правильно понял, светлейший остался доволен вами, — выслушав отчёт Павла, собирался закруглить разговор Чернышёв.

— Да, он так и сказал: «Я тобою доволен, голубчик», — а также упомянул о письме, в смысле охранной грамоте, дескать, не беспокойся, она тебе будет.