— В маленькой деревне к юго-западу отсюда. Я вышел оттуда на рассвете.
— Деревня Плакучих Ив, — мужчина кивнул. — Я понял где это. Если выйдем через час, то к восходу солнца доберемся.
— Мы можем отправиться хоть сейчас.
— И верно, — мужчина улыбнулся. — Но вы должны хоть немного передохнуть и поесть, а мне нужно собрать вещи. Идите к моим ученикам, они все сделают. Встретимся здесь через час — мне еще нужно назначить старшего на время отсутствия.
— Спасибо.
— Не за что. Пока еще не за что.
***
К моменту, когда мы двинулись обратно, над Японией растеклась ночь. Мириадами звезд она глядела на нас, бредущих лесистыми холмами и оврагами на юго-запад, к Деревне Плакучих Ив, порой они часто и быстро мигали, будто показывая нам какие-то космические сигналы, но еще чаще сверкали безмолвно и недвижно, разгоняя вселенское пространство. К наступлению тьмы мир будто стал более живым, чем был при свете дня: невооружённым глазом можно было заметить белок и бурундуков, бегающих по ветвям тонких и толстых ветвей. Птицы, белые и синие, прятались среди зеленых листьев. Когда мы подобрались к устью реки, то услышали кваканье лягушек, царивших в густых зарослях бамбука и тростника. Мир ожил, а с ним оживали и надежды, царившие в моем сердце. Точнее сказать, надежда.
— Вы давно здесь живете?
— В Японии? Большую часть жизни.
— А на территории храма?
— Двадцать лет.
— Солидно.
— Да, — мужчина улыбнулся, поправив на плече лямку старого рюкзака. Негромко отстукивая палкой по земле, он двигался вперед, а я следовал за ним. — Был бы рад прожить еще лет двадцать.
— Уединение с природой настолько затягивает?
— Конечно. Но дело не только в этом.
— А в чем еще?
— Например, в наслаждении жизнью. Но я рад, что еще лет двадцать вряд ли проживу.
— Почему?
— Вы меня простите: я знаю, что вам сейчас этого не понять. Просто смысл созидания в том, что оно не вечно: если вы получаете удовольствие от какой-то вещи, это, конечно, прекрасно, но если оно будет постоянным, то оно вам наскучит. Или еще что-нибудь. Счастье не может быть вечным — хотя бы потому, что все на свете ценится зачастую лишь тогда, когда оно находится в дефиците. Понимаете, о чем я?
— Да, — сказал, выдохнув, я, — поэтому, едва не потеряв что-либо, мы начинаем ценить это куда-то больше, чем ценили до этого. Я знаю, о чем вы говорите: я был на войне.
— Вот как! Наверное, много где побывали.
— Да. Но это одна из немногих вещей, которая действительно оказалась хорошей. Посмотреть на мир — ради этого стоит жить. Хотя порой мне кажется, что лучше бы я на той войне никогда не оказался.
— Да, — согласился монах, — но не забывайте о том, что именно события войны, как мне кажется, и привели вас к тому, где вы сейчас есть: пусть сейчас это не лучший период, но, думаю, за прошедшее время у вас было много чего хорошего.
— Да. Вы правы. Хочется думать, что много хорошего будет и дальше.
— Живете днем и дайте жить дню.
— О чем вы?
— Книжка какого-то американского писателя. Я это к тому, что как бы сильны не были ваши беды, чтобы справляться с ними лучше, поймите одну вещь: на свете есть вещи, которые вы можете контролировать, и есть те вещи, которые вы контролировать не можете. Ваша задача просто разделить их и принять.
— Сказать сложнее, чем сделать.
— Вы абсолютно правы, — ответил мужчина, и мы на долгое время замолчали, продолжая то спускаться, то подниматься в горы.
Луна, большая и яркая, освещала нам дорогу до самого конца.
***
Деревни мы достигли в то же время, что я ее и покинул: когда мы спустились вниз, дома еще утопали в предрассветном тумане. Было прохладно, и на пороге нашего дома уже стоял встревоженный Петрович.
— Как она? — первым делом спросил я, когда мы подошли к нему.
— Проснулась, — сказал друг, — но бледная как мел, что-то шепчет. Половину не ясно, а в другой тебя зовет.
Не говоря ни слова, я вошёл в дом, и они зашли за мной.
Жена лежала на полу, в небольшом отдалении от огня. Японка приложила мокрую тряпку к ее лбу. Я опустился рядом.
— Милая?
Зоя не ответила.
— Милая? — я коснулся ее плеча.
Тут она посмотрела на меня. Сначала растерянно и будто со страхом, а затем уголки ее губ растянулись в слабой улыбке.
— Милый.
— Как ты?
— Ты пришел, и стало лучше.
— Я привел врача. Он посмотрит тебя. Хорошо?
— Хорошо, — прошептала она. — Только не уходи от меня.
Я посмотрел на монаха, и он опустился рядом, с другой стороны от Зои. Затем, убрав тряпку, положил руку ей на лоб. Жена закрыла глаза, и я тут же понял, что она сразу же провалилась в беспамятство. Монах внимательно осмотрел ее лицо, затем посмотрел руки и ключицы, на которых отчетливо проступили вены. Потом тыльной стороной руки мягко коснулся ее груди. Вернул тряпку на лоб.
Обернувшись, он перекинулся несколькими фразами с хозяйкой дома, сидевшей неподалеку. Маккуин сидел у окна, не сводя с нас глаз.
Наступила тишина. Костер продолжал потрескивать в камине.
— Что же? — тихо спросил я.
Мужчина не ответил.
— Монах?
Затем он вздохнул.
— Мне очень жаль, молодой человек. Я думаю, ей уже не помочь.
— Что?
— Часть мозга, отвечающая за работу сердца и легких, почти полностью уничтожена. С каждой секундой кровь по венам идет медленней и вот-вот остановится.
— Ну так сделайте что-нибудь!
— Я не могу, — монах посмотрел мне в глаза, и его взгляд, полный сожаления и печали, пронзил меня будто током. — В моих силах снять напряжение с ее тела, улетучить боль. Но это не больше, чем анестезия перед смертью. Я не могу восстановить ее мозг.
— Это же полный бред, — прогудел Петрович, возвышаясь под потолком. — Не может какая-то неизвестная болезнь такое сделать! Должен быть выход! Он всегда есть!
— Не всегда, — тихо ответил монах, затем смочил тряпку и снова провел ей по лбу и щекам Зои. — Иногда мы становимся заложниками обстоятельств: тех обстоятельств, которые мы контролировать не можем.
Я посмотрел на жену, чувствуя, как воздух кончается в груди, а слезы обжигают уставшие глаза. Белая как мел, с синими кругами под глазами, она спала мирным сном, и вот-вот должна была умереть.
— Нет, — прошептал я. — Этого не может быть. Все что угодно, но только не это.
Я взял в свои руки ее ладонь и поцеловал ее.
— Мы должны с этим что-то поделать, — сказал я, какой-то частью понимая, что ничего сделать уже нельзя. — Должны.
Затем я почувствовал, как плечи и руки трясутся от рыданий, и на некоторое время я исчез, не чувствуя ничего, кроме ее теплой руки.
***
— Я уберу боль и приведу ее в чувство, — сказал Соухе. — Но времени будет совсем немного.
Я закрыл глаза, чувствуя, как холодный ветер обжигает мои щеки.
— Я знаю, что ты не готов, но сейчас тебе нужно принять одно из важнейших решений в твоей жизни. У нее будут от силы один-два часа.
Я кивнул. На несколько минут мы замолчали, смотря, как по сумеречному небу плывут облака. Небо на востоке постепенно становилось ярче.
— Почему Плакучие Ивы? — спросил я дрогнувшим голосом.
— Неподалеку есть озеро в лесной чаще, — ответил монах. — В него впадают несколько небольших речушек, которые позже ведут на восток, к океану. У берегов стоит множество плакучих ив. Раньше там много времени проводили жены погибших воинов, оплакивая павших мужей. Место очень тихое. Поэтому деревню так и назвали — Деревня Плакучих Ив.
Я выдохнул, лихорадочно соображая. Затем открыл глаза.
— Сделай все, что нужно. Затем я заберу ее и отнесу туда.
Монах посмотрел на меня и кивнул. После этого он вернулся в дом, а я снова посмотрел на небо. Звезды холодно сияли на светлеющем небосклоне.