— Какого типа?

— Здесь навалом соломы… — начал Дюран.

Марсель молча слушал. Солому он видел и даже приспособил охапку себе в качестве постели. Много дней до того ему приходилось спать на голой земле.

— Ну вот, — продолжал Дюран, стараясь заинтересовать Марселя. — Сделаем себе оружие из тех железок и встанем у задней двери. Спичка в солому — и все запылает. Этим пидорам придется открыть дверь и выпустить нас. Начнется давка, и в неразберихе мы рванем. У нас будет оружие, и если на пути попадется какой-нибудь фриц — он мертвяк.

— А если они не станут? — спросил Марсель.

— Чего не станут?

— Двери открывать. Решат: пусть сарай горит синим пламенем и пленные с ним вместе.

Марсель не увидел, но почувствовал, как Дюран пожал плечами.

— Да ну, — отмахнулся он. — Такого даже эти гады немцы не сделают.

— Они что хочешь сделают, — возразил Марсель. — Ты же видел, как после Седана раненых добивали. — Он задумался на секунду. — Но сделать себе оружие — это хорошо придумано.

— Пойдем, покажу, — бросил Дюран и, схватив Марселя за руку, потащил через весь сарай.

Постепенно глаза Марселя привыкали к темноте, и он сообразил, что в обветшалой крыше есть дыры, в которые сияет луна, давая слабый сероватый свет. Теперь были видны контуры предметов и можно было понять, что они собой представляют. Пол был усыпан телами — вымотанные люди валялись, где попадали, и Марсель с Дюраном шли под аккомпанемент злобных выкриков:

— Смотри, куда прешь, твою мать!

— Господи боже мой! Да сойди ты с меня!

— Ты, сука, на раненую ногу мне не наступи!

Не обращая внимания на эти крики, они дошли до задней стены, и Марсель разглядел очертания дверного проема.

— Видишь? — прошептал Дюран. — Тут выломиться как нечего делать. — Он нагнулся и вытянул из груды соломы искривленный кусок ржавого железа. — Этой штукой можно дать фрицу призадуматься, — бухнул он, взвешивая железку на руке. — Приласкать так, что и не проснется. Пошарь вокруг, — велел он Марселю, — тоже чего-нибудь найдешь.

Марсель уже и сам ощупывал солому и через несколько секунд тоже что-то нашел — то ли обрезок трубы, то ли ручку от старого плуга. Он не знал, что это, но и не важно — в руке ощущалось правильно. С этой штукой и с ножиком в драке у него появится шанс.

— Отлично, — сказал Дюран. — Готов?

— К чему? — уточнил Марсель.

— Диверсию совершить. Забыл?

— Господи, Дюран, не вздумай! — воскликнул Марсель, забыв понизить голос от ужаса перед тем, что задумал Дюран. — Ты спятил! Ты же нас всех убьешь!

— Не убью, если поторопимся. Когда выломаем дверь, остальные пойдут за нами.

— Но они же спят!

— Это их разбудит, — отрезал Дюран. — Ты со мной?

На войне Марсель не знал жалости, но даже его беспощадность не позволяла ему дойти до того, чтобы хладнокровно убить сотню своих товарищей, обеспечивая себе путь к бегству.

— Нет! — Он сжал в руке нож. — Я против. Это чистое убийство.

— Я-то думал, ты с яйцами! — бросил Дюран и без дальнейших предупреждений замахнулся своим импровизированным оружием, целя Марселю в голову.

Замах в темноте виден не был, но инстинкт заставил Марселя вскинуть руку, защищаясь, и удар искривленного металла пришелся по ней. Вскрикнув от боли, Марсель покачнулся, но устоял. Он бросился на противника и, яростно ударив его ножом, почувствовал, как сталь вонзилась Дюрану в плечо. Заорав от боли и злобы, тот выронил свою железку. Марсель ударил снова, целя в лицо, и раскроил щеку. Дюран, будто не замечая боли, снова ринулся на Марселя, схватил его за шею двумя руками, и оба рухнули на пол. У Марселя отшибло дыхание, и прежде, чем он смог подняться, Дюран уже был на ногах. Напоследок дав Марселю ногой по голове, он чиркнул спичкой, бросил ее в солому и занялся гнилой дверью.

Видимо, на миг Марсель потерял сознание, потому что следующее, что он помнил, были крики «Пожар!».

Изможденные пленники вскакивали, пробивались через густой дым туда, где надеялись найти выход.

Пламя расходилось невероятно быстро, среди пленников началась дикая паника.

Дюран оказался прав насчет старой двери: гнилое дерево и ржавые петли тут же поддались напору. Дверь вылетела, и хлынувший внутрь воздух придал пламени новую силу. Паника усилилась, пленники в ужасе пытались вырваться из огненного ада. Многие, особенно те, кто были в глубине сарая, тут же стали жертвами пожара: они беспорядочно колотили по своей пылающей одежде, валялись по земляному полу, пытаясь сбить огонь, но лишь поджигали новую, еще не занявшуюся солому.

Марсель встал на четвереньки и пополз к распахнутой задней двери, хотя ему мешали рвущиеся туда люди. С другой стороны сарая раздались крики немецких часовых, открывших главный выход. Однако многие пленные, увидев выбитую дверь, стадом ринулись вон из пламени. Ползущего Марселя чуть не затоптали, но он, добравшись до двери, сумел встать и, шатаясь, вывалился наружу, на благословенный свежий воздух. Пленники разбегались в разные стороны, совершенно ошеломив охранников, которые, обежав сарай снаружи, поняли наконец, что происходит, и начали стрелять.

Однако большинство французских солдат, почуяв свободу, не обращали внимания на выстрелы охраны и крики «хальт». Люди сломя голову бежали в ночь.

План Дюрана — достичь свободы, намеренно обрекая на мучительную смерть в огне многих людей, своих соотечественников, — вызвал у Марселя ужас и негодование, но раз он все равно осуществлен, то упускать свой шанс Марсель не собирался. Он прокладывал себе путь через толпу, расталкивая людей, стремясь как можно скорее оказаться подальше отсюда. Луна то и дело пряталась за облаками, погружая все вокруг в темноту, и только сарай, точно пылающий маяк, светил погребальным костром.

С той страшной ночи Марсель день за днем медленно, но верно продвигался на запад, в сторону Парижа. Кормился чем бог пошлет или, если удавалось, нанимался на полевые работы за еду. Он избавился от рваного мундира и оделся в комбинезон и башмаки, заработанные у крестьянина колкой дров. В округе кишели прусские солдаты, стоящие лагерями возле городов и приглядывающие, чтобы остатки французской армии не перегруппировались, но местное население было радо помочь французскому солдату, сбежавшему от ненавистных пруссаков, и часто предоставляло Марселю и кров, и пишу.

Продвижение к Парижу шло небыстро. До Марселя доходили слухи, что город находится в осаде, полностью окруженный немецкой армией. Покинуть столицу удавалось лишь на воздушном шаре, а единственным средством связи были почтовые голуби. Марсель не особо беспокоился о судьбе своих родных: им точно ничего не грозило в тихом Сент-Этьене. Он расстался с ними летом, уезжая в свою часть, и никак не думал, что они осенью вернутся в Париж.

Сообщить родителям, что выжил, не было никакой возможности, а что касается того ужаса в сарае, Марсель знал, что никогда не расскажет об этом никому. Каждую ночь он просыпался с криком, в холодном поту: ему снился пожар и смерть в огне. Иногда в этих снах спичку зажигал он сам, и тогда Марсель лежал, трясясь от ужаса и глядя в темноту, боясь заснуть и снова увидеть кошмар. Он понятия не имел, уцелел ли Дюран, придумавший тот адский план. Лучше бы нет, но Марсель почти не сомневался, что этот жестокий и черствый выродок сумел выбраться живым, ведь он прекрасно сознавал, что задумал, и знал, что из сарая есть другой выход. Если еще раз придется с ним встретиться, Марсель дал себе обет: убить Дюрана, отомстить за погубленных товарищей.

На зиму Марсель нашел себе работу в пивоварне, а когда в январе осаду сняли, он остался на этой работе до весны, пока не согрелась земля и не появилась на деревьях молодая зелень. Слухи о Национальной гвардии, не подчиняющейся правительству, дошли и до сельской местности. С немцами был подписан унизительный мир, и город сильно бурлил. Тогда, и только тогда Марседь вернулся в Париж, готовый поднять оружие против тех, кто послал его и тысячи таких, как он, на прусские пушки; против генералов, чья бездарность и бестолковость привели к серии унизительных поражений и истреблению французской армии.