— Вы же суннитка? — спрашивает Шукри. — Почему вы помогаете мне?

— Я в первую очередь сотрудник Комитета Национальной Безопасности, — улыбается женщина. — КНБ защищает всех граждан, вне зависимости от вероисповедания. В этой стране, какого ты народа или веры, не влияет на твои права. И на наши обязанности тебя защищать.

— Я же не гражданка вашей страны, — робко напоминает Шукри. — Спасибо, конечно…

— Ты даже лучше. Ты беженка. — Смеётся женщина. — Которой все необходимые права на территории страны предоставлены. Ты от нас отличаешься сейчас только тем, что не можешь голосовать на выборах и не можешь работать судьёй, прокурором, министром и депутатом парламента. Всё остальное, в том числе права на защиту, у тебя есть.

— А разве перед беженцами есть какие-то обязательства? — непосредственно спрашивает девочка.

— М-м-м, давай посекретничаем по-женски… — принимает какое-то решение про себя женщина. — Люди не идеальны, мы в том числе. Но в каждой стране есть определённый набор правил, которые граждане этой страны договаривается соблюдать. В разных странах, правда, соблюдаются эти правила по-разному… Вот в этой стране тебе бояться нечего. Уж не знаю, что с тобой случилось, кстати, сейчас расскажешь в подробностях… После того, как мужчины придут… но считай, что ты дома. Давай, кстати, пока музыку включим.

С этими словами Сохибджомол поднимется, раздвигает панели на стене, за которыми обнаруживается мини-кинотеатр. Женщина последовательно нажимает несколько кнопок на пульте, и с экрана начинает звучать ' Laili — jon «, которую поют два парня с одинаковым именем 'Далер». В окружении какой-то группы, частично одетой в праздничную знакомую национальную одежду.

Когда начинает звучать песня, Шукри не удерживается и повторно начинает навзрыд плакать, окончательно выплёскивая всё накопившееся напряжение.

Не сводя, вместе с тем, глаз с экрана, на котором время от времени мелькают силуэты минаретов и узнаваемые виды Самарканда.

Примечание

https://www.youtube.com/watch?v=aN01vLIF950

— Ты заставляешь меня думать, что ставить тебе нашу музыку было не самой лучшей идеей, — смеётся женщина, продолжая обнимать Шукри одной рукой. — Хотела, чтоб ты наоборот расслабилась. А получается наоборот.

— Нет, аппа, что вы, пусть играет, — качает головой Шукри, чуть всхлипывая по инерции. — Всё в порядке, тут же не в музыке дело…

— Пожалуй, — кивает таджичка, глядя на девочку. — Впрочем, лучше действительно выплесни всё сейчас и тут, но потом будешь мыслить здраво и успокоишься.

— Точно… скажите, а на каком языке вы говорили с этим муллой и вторым вашим сотрудником? — успокоившись, непосредственно спрашивает Шукри через некоторое время.

— Это был русский язык, — чуть удивляется женщина. — В этой стране, русский — язык межнационального общения. Народов-то много. А что?

— Странно… да хотела кое-что спросить. А какие тут народы живут? Если удобно сейчас об этом расспрашивать. А то мы с братом как-то об этом не говорили раньше. А сейчас, когда надо осваиваться, — девочка не заканчивает фразу, но слово «одной» подразумевается, — я почти ничего не знаю.

— Так. Спокойно, не плачь… Живёт более ста народов. Более половины населения — казахи, их же язык и является в этой стране государственным. На втором месте идут русские. Соответственно, русский язык — язык межнационального общения, на нём говорят все. Ну, почти все, — поправляется таджичка. — Хотя, вместе с русскими по-русски говорят и украинцы, и немцы, и многие другие народы, но ты о них вряд ли слышала в Афганистане. Тебе сейчас проще их всех считать русскими. По крайней мере, в поведении и в их религии они между собой почти не отличаются. Если только рецептами колбасы и блюд из свинины, — неожиданно вспоминает что-то женщина и улыбается своим мыслям. — Но тебе это явно не пригодится.

— Да… А как может быть то, что я видела? Казахи очень часто говорят по-русски, особенно с русскими, русский язык отличается от казахского на слух даже для меня. А русских, говорящих по-казахски, я не видела? Это что, получается, что хозяева в этой стране говорят на языке гостей? Почему так, если должно быть наоборот?

— Ты поднимаешь вопрос, над которым уже много лет бьётся целое министерство образования и науки, девочка, — искренне веселится женщина. — Сразу оговорюсь: никакой проблемы в этом нет. Так исторически сложилось со времён Империи, сейчас просто многое идёт по накатанной, по инерции. Но ситуация исправляется! Вообще-то, если честно, на бытовом уровне нет большой разницы, на каком языке говорить. Просто русский язык именно в этой стране поймут в б о льшем количестве мест, б о льшее количество людей. А казахский язык — уважение к хозяевам; если говорить по-казахски, тебе будет проще двигаться по государственной службе. Если на ней окажешься. — Женщина снова чему-то улыбается (видимо, своим мыслям) и продолжает. — Ещё одна деталь. Единственное ограничение. Чтоб стать президентом, в этой стране казахский язык знать обязательно: без теста по государственному языку, тебя не зарегистрируют кандидатом в президенты перед выборами. — В этом месте Сохибджомол с Шукри смеются вместе, потом женщина продолжает. — Кстати, а как ты отличаешь казахский от русского на слух? Если не знаешь ни одного из них?

— Казахский же тюркский язык, — чуть пожимает плечами девочка. — От узбекского хоть и отличается, но родство речи же слышно. Тюркская основа узнаваема. Узбекский я немного знаю после Термеза. А русский язык вообще иной. И сами русские от казахов на вид здорово отличаются.

— Ещё бы! — кивает Имроншоева. — Что есть, то есть…

— Хотела ещё спросить. Я не поняла вашего разговора, но услышала, что вы говорили о фарси, таджики… Если не секрет, о чём была речь?

— Ты не в курсе местных реалий, — отмахивается Имроншоева. — По инерции, со времён Империи, на всей её бывшей территории таджикский, фарси и дари считаются тремя разными языками. Соответственно, считается, что в Иране, Таджикистане и Афганистане, говорим о Севере Афганистана, живут три разных народа. Хоть и родственных, но разных. Ну, как русские, украинцы и беларусы, если тебе что-то говорят эти названия.

— «Русские» — говорит, остальные нет, — задумчиво кивает девочка. — Но ведь о нас — это же неправда? Мы же все один народ. Только разделённый границами.

— Именно, — кивает Имроншоева. — Но тут дело в том, что в своё время, во времена Империи, специалистов по страноведению нашего региона в столице Империи было немного. Помимо того, выходцев из нашего народа, как бы это поделикатнее… В общем, пробиться в руководители представителю нашего народа было труднее, чем русскому. — Обтекаемо и дипломатично закругляет какую-то недосказанную мысль Имроншоева. — Плюс, в Таджикистане, в двадцатых годах, сто лет назад, перешли на русский алфавит. А между Афганистаном и Ираном была политическая граница: правители разные. Вот русские, не понимая языка, и считали, что мы — три разных народа. Ну и, до кучи, местные тюркские племена порой тоже ориентировались на религию: в Иране же шииты. С ханафитским масхабом суннитов, доминирующим тут, граница довольно чёткая. У вас и у нас, в Таджикистане, в Бадахшане, вообще много исмаилитов. Вот всё и перепуталось из-за религии и политических границ. Русский мулла в тонкостях фарси не понимает, ни в языке, ни в народах. А наш сотрудник не стал терять время, ему что-то объяснять.

Имроншоева деликатно не упоминает, что и сам Ермек, будучи казахом, не очень хорошо ориентируется в культуре и диалектах фарси, не имеющих общей границы с государством Ермека (поскольку между странами лежат Узбекистан и Кыргызстан).

— А кем вы тут работаете? — непосредственно спрашивает Шукри, после чего, взглянув на собеседницу, поправляется. — Ну, если это не секрет?