Она обращается к моему «коллеге», они беседуют пару минут (не понимаю о чём), в результате чего её эмоции окрашиваются вообще в замогильные тона, а мулла поворачивается от неё в мою сторону.

Сама девчонка, уронив голову, медленно переставляет ноги в направлении к двери.

— Если не секрет, что это было? — уточняю у коллеги, поскольку не все его мысли могу понять быстро.

— Исмаилиты, — чуть морщится он. — Не стоит вашего внимания.

— А что хотела? Если не секрет.

— Просила помощи, — чуть удивлённо отвечает мулла. — Но об этом не может быть и речи. Различия между нами слишком велики.

— Вы сейчас твёрдо уверены в своём решении? — уточняю, провожая взглядом подходившую, которая только с третьей попытки справляется с тяжёлой входной дверью. — Это точно согласуется с… — не договариваю, поскольку мулла начинает отвечать, перебивая меня.

— Вы просто не в курсе, — с непонятной мне досадой говорит собеседник. — Исмаилиты очень богатая организация. Очень влиятельная. Но! Помогают только своим. Почему мы должны вести себя иначе? Они шииты. Мы их не любим, и это более чем взаимно. Кроме того, они трактуют Коран и Сунну весьма своеобразно. Например, считают что продавать наркотики куффарам — это вид джихада. Кстати, те самые ассассины имели прямое отношение к исмаилитам…

— Интересно… — пока решаю, признаваться ли в том, что я абсолютно не в курсе, каких именно ассассинов он имеет ввиду, девчонка выходит из ресторана.

— Разумеется, и самоубийство во имя джихада тоже благо, — продолжает мулла. — Ассассины практически шли на самоубийство во время терактов и заказных убийств…

— Прошу прощения, я не могу этого оставить так, — быстро поднимаюсь из-за стола. — Мне досадно прерывать беседу с вами на такой ноте, но прошу извинить: с моей точки зрения, ситуация не терпит отлагательств.

Шукри бесцельно бредёт от ресторана, в котором суннитский мулла вежливо, но непреклонно попросил её удалиться.

Кстати, даже объясниться с ним была та ещё проблема: местный язык хоть и похож на узбекский, но узбекского-то Шукри хорошо не знает.

Впрочем, это всё уже не важно…

Внезапно её догоняет второй мулла — европеец, сидевший за столом. И неожиданно обращается к ней по-английски.

Английский она, как и многие, чуть понимает. Слава Аллаху и спасибо брату, который заставлял заниматься.

Примечание.

https://m. youtube.com/watch?v=dreAyerezc8

Догоняю девочку метрах в двадцати от кафе. По-русски она не говорит, а местных языков не знаю я. Добросовестно перебирая все имеющиеся варианты, обнаруживаю, что более-менее она понимает по-английски, даже может отвечать. Особенно с использованием онлайн переводчика в моём телефоне.

То, что в помощи она нуждается немедленно и остро, для меня очевидно. Но из-за языкового барьера не могу в деталях понять, почему.

Хотя её разорванная местами одежда и намекает на определённые обстоятельства, но всё же есть и иные непонятные моменты (оказывается, я гораздо хуже вижу мысли тех, с кем не говорю на общем языке и на ком нет греха, в нашем его понимании).

Через какое-то время, коряво пообщавшись на улице, спохватываюсь: её надо покормить (это раз). Плюс обильное питьё, потому что видны уже признаки обезвоживания.

После ещё пяти минут объяснений и препирательств, затаскиваю её обратно в тот же турецкий ресторан, в котором сидел до этого (всё равно в округе ничего подходящего ближе нет).

Мулла, увидев меня в дверях, чуть морщится, глядя на мою спутницу, но машет рукой, указывая на оставленное мной место за нашим с ним общим столом.

— Вижу, вы всё же решили вмешаться? — нейтрально спрашивает он, когда мы усаживаемся напротив него.

— У нас нет таких претензий к исмаилитам, которые бы лишали нас возможности помочь им в случае острой необходимости, — говорю правду. — Для нас, они ничем не отличаются от прочих мусульман, говоря методологически. А её случай можно вообще считать по разряду заблудшей не по своей воле души, так что…

Девочка, после моего троекратного жеста, наливает себе стакан воды и робко протягивает руку к финикам. Мулла что-то с досадой неразборчиво крякает по-своему и добавляет пару фраз ей, после чего она принимается за еду.

Официант, по моей просьбе, быстро подаёт ей всё то же, что ел я и какое-то время мы все сидим молча: девочка ест, мулла скептически переводит взгляд с меня на неё, а я пытаюсь понять, что ещё беспокоит её очень сильно вот прямо сейчас. На уровне физиологии.

Через пару минут до меня доходит: у девчонки на подходе одна регулярная деликатная женская проблема, о которой они ни сказать не может, ни меры принять (нет с собой денег на элементарные средства гигиены).

Не помню в деталях, какие ограничения налагает на женщину в этот период Ислам (помню только, что они есть); но я и не мусульманин. Положив на всякий случай рядом с девочкой банкноту в десять тысяч, поясняю ей по-английски, что вернусь через пять минут, чтоб она не нервничала.

Она пытается понять меня максимально точно; перестаёт есть, поворачиваясь ко мне. Мулла, видя наши потуги, хмыкает ещё раз, уточняет у меня по-русски, что хочу сказать, и медленно дублирует мои слова на каком-то другом языке.

Девочка сосредоточенно кивает и возвращается к еде, а я направляюсь в здание через дорогу, где сверкает вывеской крестик круглосуточной Евроаптеки.

Круглосуточная аптека на Аб—я между Ман-са и Ау—ова.

Колокольчик на двери звонит пару раз, оповещая о входе ещё одного человека. Худощавый мужчина лет тридцати пяти в рясе православного священника входит, осматривается и проходит к окошку первого отдела, возле которого уже стоит небольшая очередь из трёх человек.

Священник становится в конец очереди и, не смотря на свой сан, явственно демонстрирует признаки нетерпения.

Старушка, стоящая в очереди первой, о чём-то долго и придирчиво расспрашивает провизора на государственном языке; ещё дольше перебирает предложенные упаковки с лекарствами, пока, наконец, не останавливает свой выбор на чём-то конкретном.

После этого, из каждой отобранной упаковки, провизор со старушкой отбирают по одному-два блистера, считают сумму, которую женщина достаточно долго отсчитывает из матерчатого кошелька металлическими монетами.

Стоящие следующими в очереди парень с девушкой пришли вместе. Они покупают тест на беременность, переглядываются и молча направляются к выходу.

В то время, когда провизор обслуживала пару (стоящую перед священником), в аптеку вошли ещё несколько человек. Часть которых встала сзади священника, один подошёл лицом к очереди.

Когда парень с девушкой отходят и священник делает шаг к окошку провизора, стоящий лицом парень уже наклоняется к окошку и что-то говорит на своём языке. Провизор, игнорируя священника, что-то отвечает. Парень, хмурясь, морщит лоб, устраивается поудобнее над прилавком и явно собирается подробно расспрашивать дальше.

— Сейчас моя очередь, — говорит священник, переводя взгляд с подошедшего без очереди на провизора.

Провизор на секунду бросает на него встревоженный взгляд, но затем поворачивается обратно и, не отвечая русскому, продолжает разговор с парнем на государственном языке.

Священник задумчиво смотрит на провизора, переводит взгляд на парня, затем делает шаг вперёд (вытесняя парня от окошка корпусом) и обращается к провизору:

— Вы же видите, что он без очереди. Видите, что я к вам обращаюсь. Вы игнорируете меня, а его обслуживаете без очереди только потому, что я русский?

В аптеке виснет неловкая пауза; священник набирает воздуха, чтоб сказать что-то ещё. Оттеснённый им от окошка парень вспыхивает, широко открывает глаза и делает шаг вперёд. Явно пытаясь оттеснить священника обратно.