Матросский быт прежних времен канул в небытие. О нем напоминают лишь тексты шэнти.

Когда старые ньюфаундлендские бродяги поднимали паруса, чтобы отправиться на тюлений промысел, то обычно хвост первого добытого зверя обмакивали в стакан с грогом и прибивали его затем к столу. После этого стакан пускали по кругу.

Охотники за тюленями верили, что эта церемония обеспечит им счастливый, добычливый промысел. И поныне еще существуют на морях обычаи, глубоко сросшиеся со старыми морскими суевериями, корнями своими уходящие в изначальную, граничащую с бессилием зависимость путешествующих по воде людей от волн, ветра и погоды. Ведь до сих пор ежегодно в результате морских катастроф гибнет немало судов. До тех пор пока человек не станет полным властелином морской стихии, суеверия на море не умрут.

Никогда не был моряк боязливым. Иначе вряд ли пустился бы он в авантюру мореплавания. Море было жесточайшей школой мужества. Мы видели людей моря, гребущих и идущих под парусами, ворочающих шпиль и откачивающих воду, борющихся, разбойничающих и бунтующих. Для этого требовались настоящие парни. И тем не менее они были суеверны. Это начиналось уже с постройки судна. Чтобы парусник обладал добрыми мореходными качествами, для его постройки следовало употребить несколько краденых бревен. Искра, возникшая при закладке судна, считалась дурным предзнаменованием. Лучше уж было начать все сызнова. Под шпор[02] мачты, перед тем как ее поставить, клали золотой. Эта своеобразная вариация древнего жертвоприношения при закладке жилища должна была принести счастье. Когда судно спускали на воду, то вместо нынешней бутылки шампанского обычно произносили заговор: «Господи, упаси сей корабль от бурь и непогоды, от нужды и опасностей и защити его от всех зол в мире, и от тех также, господи, что исходят от людей».

При уходе судна в первое большое плавание читалась молитва или пелись псалмы. Один такой псалом, относящийся еще ко временам крестоносцев, сохранила для нас Вессербруннеровская рукопись[03] XV века. Текст гласит: «Во имя бога, поплыли мы, и милость его да пребудет с нами. С нами сила господня и гроб святой, ибо сам господь упокоен в нем».

Моряцкие суеверия относятся ко всем силам природы, таким, например, как ветер, который был необходим для мореплавания, пока корабли ходили под парусами, и которым не мог командовать никто из людей. Но моряк не хотел признаваться в своем бессилии. Подобно тому как люди каменного века верили в охотничьи заклинания, так и морской волк был убежден в том, что, соблюдая определенные условия, он может повлиять на ветер, это капризное дитя небес.

О ветре во время плавания вообще нельзя было говорить, ибо в противном случае он мог внезапно прекратиться. От свиста на борту мог возникнуть встречный ветер.

Осторожное отношение моряков к ветру повелось еще с начала плаваний под парусами. Ни на одном грузовом паруснике античного мира не обходились без жертвенника на юте, где для ублажения бога ветров первоначально приносились даже человеческие жертвы. На жертвенник клались важнейшие части тела – голова и сердце. Лишь постепенно вместо человеческих в жертву стали приносить голову и сердце морских животных. Об этом обычае напоминает и приведенный ранее пример нравов охотников за тюленями, а также прибивание акульих плавников или крыльев альбатросов к утлегарю.[04] Еще в начале нашего столетия эта корабельная традиция, корнями своими уходящая в античные времена, бытовала на больших парусных барках, доставлявших селитру из Чили или пшеницу из Австралии. Ибо чем же иным, как не древним жертвоприношением, было то действо, которое совершали капитаны этих самых огромных из всех когда-либо существовавших парусников: вскоре после отплытия они бросали свои фуражки за борт, причем эта культовая жертва считалась обеспечивающей успех лишь в том случае, если приносилась с наветренной стороны!

Чтобы вымолить попутный ветер и моряцкое счастье, в новогоднюю ночь за бортом подвешивали метлу или рождественскую елку. Из-за соблюдавшегося прежде пятничного поста считалось предосудительным пускаться в море в пятницу.

Необычайные случаи постоянно подогревали эти суеверия. Например, в 1907 году единственная в мире семимачтовая шхуна «Томас Лоусон» наскочила на скалы острова Скилли. Когда об этом стало известно, вдруг вспомнили о том, что американский писатель, чье имя носила шхуна, написал книгу под зловещим названием «Пятница, тринадцатого». Вороний грай прорицателей усилился еще больше, когда стало известно, что несчастный корабль не только поднял якорь для своего последнего плавания в пятницу, но и погиб в пятницу, и именно тринадцатого числа.

И носовые фигуры, несколько тысячелетий украшавшие форштевни[05] кораблей, также связаны с заклинаниями. Они возникли еще в те времена, когда зверей почитали как божества или во всяком случае приписывали им божественные свойства. На финикийских грузовых парусниках форштевень венчался вырезанной из дерева конской головой. Лошадь приобрела культовую значимость задолго до того, как она стала товарищем человека в работе и в бою. Верили даже, что по ее ржанию и фырканью можно предсказать будущее. Вера в спасительное действие символа лошади была настолько крепка на кораблях, что еще в XIX веке моряки охотно прибивали к грот-мачте конскую подкову.

Древние греки уподобляли корпуса своих кораблей телам животных, предпочитая при этом дельфина. Киль переходил в носовой части в резную голову, которую нередко использовали как таран. Задорные пляски дельфина на волнах, когда он, играя и резвясь, следует за кораблем, его «смеющиеся», почти человеческие глаза вызывали у древних греков беспредельную любовь.

Этой любовью дельфин пользуется у моряков и по сей день. Он как бы являет собой контраст ненавистной акуле. И наряду с альбатросами и буревестниками дельфин причисляется в суевериях к животным, в которых переселяются души моряков.

Подобные представления встречаются нам уже в «Одиссее». Когда бог Дионис взошел на корабль заблудившегося в Средиземном море Одиссея, спутники его испугались, «прыгнули разом они, чтоб спастись от несчастья, в волны священного моря и тут же дельфинами стали».

Сенсационный случай произошел с японским рыбаком Нируми Икеда. В один штормовой апрельский день 1963 года его промысловый бот перевернулся в 36 милях от полуострова Ава-Кацуса. Из десяти человек экипажа шестеро погибли. Остальные продолжали бороться с разбушевавшимся морем. «Тут я услышал фырканье. Выпуская поднимающиеся на поверхность пузыри воздуха, ко мне приближался дельфин… Мы ослабли, и, когда гигантский дельфин невежливо пнул нас боком и погрузил в воду, Огата закричал: „Он хочет нас убить!“… Я прочно ухватился за его спину и вцепился ногтями прямо в его жирную шкуру. Однако он все сильнее толкал меня своим боком, а когда я решился наконец вскочить на него верхом, как на лошадь, дельфин снова фыркнул. Затем он подплыл со мной к Огата и толкал его в бок, пока тот тоже не уселся на него. Второй дельфин, казалось, наблюдал за тем, что делает его старший брат, чтобы последовать его примеру. Теперь и он проделал такой же маневр со все еще взывающими о помощи Минуро и Аматока. Мы скорее висели, чем сидели, на дельфиньих спинах, но плыли быстро и, пройдя 36-мильное расстояние, добрались до берега, которого без дельфинов нам бы не удалось больше увидеть».