Статистические данные по этим составам преступлений весьма скромны. Так, по ст. 240 УК было зарегистрировано преступлений и выявлено лиц в 2002 г. – соответственно 92 и 18, в 2003 г. – 96 и 17, в 2004 г. – 276 и 100, в 2005 г. – 390 и 100, в 2006 г. – 390 и 262, а по ст. 241 УК в 2002 г. – соответственно 241 и 158, в 2003 г. – 356 и 247, в 2004 г. – 976 и 656, в 2005 г. – 1039 и 741, в 2006 г. – 1376 и 967.[643] Между тем только в Москве и Санкт-Петербурге действуют многие сотни «контор» по предоставлению платных сексуальных услуг, тысячи женщин обманным путем рекрутируются и вывозятся за границу для занятия проституцией. В гл. 9, посвященной организованной преступности, уже приводились сведения, свидетельствующие о деятельности таких «контор», о наличии детской проституции, о вывозе молодых женщин за рубеж для сексуальной эксплуатации.

Итак, преступления совершаются ежедневно и в больших масштабах, но социальная реакция на них ничтожна. Эмпирические исследования проституции, в том числе детской, осуществляются Центром девиантологии не один год, и все они подтверждают и массовость криминального бизнеса в сфере сексуальных услуг, и вовлеченность в него детей, и хорошо налаженный экспорт проституции в страны Европы, Азии (в том числе, в Китай), Латинской Америки (где пару лет назад «совсем пропала» группа петербургских девушек), и необычайную трудность возвратиться назад, а вернувшись – выжить. Исследования научного сотрудника Центра девиантологии М. Русаковой показали, что из 28 обследованных женщин, вернувшихся из США, где они занимались проституцией, восемь стали активными потребителями наркотиков, одна заболела хроническим алкоголизмом, две вернулись со СПИДом, одна – ВИЧ-инфицированная, трое совершили суицидальные попытки, почти все страдают соматическими заболеваниями и нервно-психическими расстройствами.

Это – чрезвычайно важная криминологическая тема. Ее значение возрастает в связи с тем, что армия вооружена, а ее представители в большей или меньшей степени имеют доступ к оружию, столь необходимому сегодня и для организованной преступности, и для террористических и экстремистских организаций. Не только хищение и перепродажа оружия, но и утрата военного имущества, включая вооружение (ст. 348 УК), чреваты тяжелыми последствиями. К сожалению, закрытость военной юстиции и фактическая невозможность проведения независимых (вневедомственных) эмпирических исследований существенно затрудняет криминологический анализ этого вида преступности, равно как преступности в вооруженных силах в целом (напомним, что преступность в вооруженных силах – более широкое понятие, включающее как общеуголовные преступления, совершаемые военнослужащими, так и специальные – воинские или «преступления против военной службы», предусмотренные гл. 33 УК РФ).

Лишь с 2003 г. появилась возможность ознакомиться с открытой статистикой по преступлениям против военной службы.[644] Общее количество зарегистрированных преступлений составило: 2003 г. – 12 857, 2004 г. – 12 670, 2005 г. – 12 664, 2006 г. – 12 494. Наибольшее количество воинских преступлений – самовольное оставление части или места службы (ст. 337 УК) – ежегодно от 6984 до 7650 за 2003–2006 гг. и нарушение уставных правил взаимоотношений между военнослужащими при отсутствии между ними отношений подчиненности («неуставные отношения», или «дедовщина» – ст. 335 УК) – ежегодно от 3598 до 4086 за те же годы.

Некоторые сведения за более ранний период можно получить из ряда публикаций.[645]

Так, по данным, приведенным в неоднократно упоминавшейся нами книге В. Лунеева (2005), количество всех зарегистрированных преступлений в армии и на флоте СССР выросло с 13 150 в 1965 г. до 31 260 в 1991 г., в том числе общеуголовных – с 5045 до 9424 (при максимуме в первой половине 80-х гг. – 10–15 тыс., что объяснялось отнесенностью «дедовщины» к общеуголовным преступлениям до 1984 г.), воинских – с 8013 до 21 807. При этом уровень преступности военнослужащих снижался в СССР с 957,5 в 1950 г. до 794,2 в 1990 г., при минимуме 425,6 в 1970 г. В России 1996 г. уровень преступности во всех войсках составил 1217,4 (при уровне преступности граждан – 1774,4).

В 1993 г. удельный вес преступлений военнослужащих в совокупном объеме преступлений составлял порядка 1 %.

Однако при оценке даже этих весьма скромных сведений необходимо иметь в виду особенности регистрации, выявления и раскрытия преступлений, совершенных военнослужащими: в армии и на флоте последнее слово принадлежит командиру части (подразделения), для которого своеобразно понимаемая честь подчиненного ему подразделения нередко дороже закона и справедливости. Тем более, что преступление, совершенное подчиненным, всегда ЧП (чрезвычайное происшествие), грозящее не только «позором» воинской части, но и личными неприятностями командиру («неполное соответствие», задержка в присвоении очередного воинского звания, понижение в должности и т. п.). По выражению В. В. Лунеева, «уровень воинских преступлений особо командно управляем».[646] Неудивительно, что искусственная латентность преступлений военнослужащих неизмеримо выше, чем в стране вообще, а «раскрываемость» преступлений органами военной юстиции стремится к 100 %… (я помню, как пару лет тому назад на семинаре в Военно-Морской академии прокурор Ленинградского военного округа с гордостью докладывал о 100 %-ной раскрываемости преступлений…).

Особое место среди воинских преступлений занимают «нарушения уставных правил взаимоотношений между военнослужащими при отсутствии между ними отношений подчиненности» (ст. 335 УК РФ), именуемые в быту «дедовщиной». Тяжелейшие для ее жертв последствия были предметом многочисленных публикаций в прессе и специальной литературе.[647] В числе глубоких исследований проблемы дедовщины в армии и на флоте следует назвать диссертационную работу Д. Клепикова (1997).[648]

Для общей характеристики «дедовщины» («неуставных отношений») в современной российской армии воспользуемся цитатой из неоднократно упоминавшейся книги В. В. Лунеева: «В 60-е годы (XX в. – Авт.) «дедовщина» носила унизительный, но ритуальный характер: били «провинившегося» пряжкой ремня или ложкой по ягодицам. В 70–80-е годы упомянутые деяния приобрели опасный насильственный и массовый характер с тяжкими, а нередко и смертельными последствиями… Укрывательство «дедовщины» в середине 80-х годов превысило все мыслимые пределы. Как показывали некоторые проверки, военные госпитали были переполнены солдатами с переломами челюстей, разрывами печени и селезенки и другими травмами от «неуставных отношений». Боясь расправы и старослужащих, и командования, они, как правило, утверждали, что получили повреждения от случайного падения… Реально «дедовщину» загнали в подполье воинских отношений. Правда об этом стала известна обществу лишь в 1990–1991 годы, после массового негодования родителей потерпевших от «дедовщины» военнослужащих».[649]

Не следует думать, что ситуация с тех пор изменилась в лучшую сторону. Скорее – наоборот.[650]

Общее понятие экологического правонарушения сформулировано в ст. 81 Закона Российской Федерации «Об охране окружающей природной среды»: «виновные противоправные деяния, нарушающие природоохранительное законодательство и причиняющие вред окружающей природной среде и здоровью человека».

Опасность экологических преступлений (гл. 26 УК РФ, а также ряд иных составов – нарушение правил безопасности на объектах атомной энергетики, нарушение санитарно-эпидемиологических норм и правил, экоцид и т. п.) очень высока (вплоть до самоуничтожения человечества), их количество огромно, но выявляемость и наказуемость ничтожны. Так, в 1993–1996 гг. ежегодно регистрировалось преступлений и выявлялось лиц, их совершивших: по ст. 223 УК РСФСР 1960 г. (загрязнение водоемов и воздуха) – 57 и 28, 49 и 43, 50 и 21, 37 и 43; по ст. 223–1 УК РСФСР (загрязнение моря веществами, вредными для здоровья людей или для живых ресурсов моря) – 5 и 7, 1 и 1, 4 и 3, 1 и 0.[651]