Где-то, совсем рядом, вдруг раздался страшный грохот, словно молния насквозь прошла стены церквушки, и в трубном гласе грома сотряслась земля. Верующие вздрогнули, многие перекрестились, и осмотрелись по сторонам, но всё, казалось, было в порядке, лишь ветер начал выть заунывнее и яростней.

Началось чтение шестопсалмия. Затворились царские врата. Погасили свечи, потушили яркий свет, и лишь лампады теперь мерцали звёздами в полном сумраке, от того, что небо было затянуто чёрными грозовыми тучами, такими густыми, что ни один солнечный луч не пробивался сквозь них, на улице наступила тьма среди белого дня. Вышел на середину храма чтец, и потекли слова псалма. Ни движения, ни шороха, ни звука. Верующие склонили головы, погрузившись в молитву. Шестопсалмие символизирует собою Страшный Суд. В Церкви существует предание, что Страшный суд будет длиться ровно столько, сколько по времени читается Шестопсалмие. И сейчас, прихожане, предстоя перед Богом во время чтения этих дивных псалмов, помышляли каждый о Суде Божием над нашими душами. Всё не случайно в этих подобранных псалмах, говорится в них о всём пути Иисуса Христа, который проплывает мимо наших духовных очей в эти минуты, о церковных таинствах, установленных Спасителем, о Церкви Христовой. Во время чтения Шестопсалмия душа каждого молящегося проходит этот путь вместе с Господом, и в радостном ожидании спасения раскрывается навстречу Грядущему Спасителю, о Котором торжественно возвещает Церковь: «Бог Господь и явися нам, благословен Грядый во имя Господне!»

Благостную тишину вдруг нарушили крики с улицы:

– Горим! Горим! Пожар!

Молящиеся подняли головы, встрепенулись. Чтец прервался на полуслове. В первое мгновение все словно оцепенели, не понимая, что происходит. Отец Димитрий, молящийся про себя, стоя на амвоне у царских врат, первым бросился к выходу. За ним рванулись на помощь кричащим и все прихожане. Степановна выбежала в числе первых, то, что она увидела, заставило её оледенеть от ужаса.

Горели постройки на дворе храма, её дом, близко примыкавший к ограде, и восточная стена храма. Все эти постройки были уже ветхими, и оттого пламя шагало по ним семимильными шагами и лизало огненным языком брёвна, пожирало их с удовлетворением зверя. Высыпал на улицу деревенский народ.

Дед Степан, который обычно еле передвигался, сейчас тащил два ведра с водой из бочки, что стояла у него в огороде для полива грядок. Мария, женщина средних лет, звонила в службу спасения, пытаясь перекричать шум грозы, которая неистовствовала над испуганными людьми, деревней, полями и лесом. Воды речки Вертушки потемнели, став чёрно-фиолетовыми, вспенились и словно бурлили. Творилось что-то невообразимое. Кто-то тянул шланг из своего окна, присоединив его к кухонному крану, но шланг был коротким и не дотягивался через дорогу ни до дома Степановны, ни до церкви. Ребятишки ревели. Взрослые оттеснили их дальше от пожара, и те стояли у дома Силантьевых гурьбой, и полными слёз глазёнками смотрели на происходящее. Усугублял всё сильный, шквалистый ветер, он перебрасывал пламя, словно с ладони на ладонь, забавляясь им и играя.

Степановна очнулась от оцепенения:

– Иконы там! – крикнула она, и бросилась в свою избу.

– Куда ты, дурная? – заорал ей вслед дед Степан.

Но она уже не слышала ничего, одна мысль давила ей грудь – в доме иконы, намоленные ещё её бабкой, а главное, та самая, в которую вшила она, таясь, обрывок голубой ткани, величиной с пальчик, кусочек Её пояска. Крыльцо горело, но пройти ещё было можно. Степановна вбежала в избу (откуда только прыть взялась?), и подбежав к иконостасу, сгребла в охапку все иконы, а затем схватила со шкафа и ту, заветную. Дым колол глаза иголками. Но всё же старушка не иначе как чудом сумела выбраться на крыльцо, где её уже подхватили мужики, и сняв со ступеней, приказали стоять смирно, мол, пожарные уже едут, сами же бросились к церкви.

Но разве могла старушка, всю жизнь свою отдавшая этому храму, стоять сейчас безучастно в стороне, глядя, как огонь поглощает древние стены? И она, положив иконы на траву под яблоней, подальше от искр, летевших от избы, побежала за ними вослед, образ же Божией Матери, вышитый ею, то ли в порыве беспамятства и паники, то ли от того, что не могла она оставить такое сокровище на земле, прижимала она к груди. Долетев до храма, увидела она, как мужики таскают вёдрами по цепочке воду и плещут её на горящие стены. Гроза бушевала, но как и прежде, ни капли дождя не упало из зловещих туч на сухую землю. И, вдруг, до сознания Степановны дошло, что не видит она среди толпы одну из прихожанок, Галину, которая страдала сердечной болезнью.

– Господи! – взмолилась про себя Степановна, – да неужто она в храме-то осталась?

_ Галина! Галина! – закричала она во весь голос. Но стихия порывами ветра глушила её крики, ветер душил и перехватывал дыхание, треск и шум горящих построек сумасшедшим вихрем танцевали вокруг.

– Она в храме осталась, – поняла Степановна, – Видать у неё при испуге случился очередной приступ, при котором Галина мгновенно теряла сознание, а мы в темноте и не заметили этого, и все убежали из храма, а она там – лежит в огне. Господи! Божия Матерь, помогите!!

И Степановна бросилась в самую гущу пламени. Поначалу никто и не заметил её поступка. Лишь несколько минут спустя пятилетний Саша, стоявший вместе с другими детьми в стороне и увидевший, как Степановна вбежала в горящую церковь, подошёл к своей матери и подёргав ту за подол платья, позвал:

– Ма-а-м, там бабуля в храм пошла. Зачем?

Мать, было, отмахнулась от мальца, но тут до сознания её дошло сказанное сыном, и она закричала мужикам:

– В храме есть кто-то!!

Тем временем Степановна уже была внутри. Дышать было нечем, всё заволокло дымом, сквозь густые его клубы просвечивали языки пламени, лизавшие всё кругом. Степановна сунула икону на грудь, под платье, и, встав на колени, поползла к аналою, где-то там, как она помнила, стояла во время службы Галина. Невмоготу жгло плечи и спину, больные колени отказывались двигаться быстрее, и лишь благодаря тому, что знала Степановна с закрытыми глазами каждый сантиметр храма, сумела она не ошибиться в своих подсчётах, на ощупь трогала она пол и вдруг рука её ткнулась во что-то мягкое – Галина! Степановна, задыхаясь и теряя сознание, ухватила, неожиданно твёрдою рукой, ногу Галины и потянула её волоком к выходу, назад. Про себя молилась она к Богородице:

– Милая, Заступница, помоги… Ведь двое деток у Галюши…

Тошнота и рвота подступали к горлу, в глазах было темно, звуки пожара казались Степановне какими-то далёкими и глухими, словно она находилась сейчас на глубине реки, под толщей воды, сердце выпрыгивало из груди и давило в горле комком. Вот сейчас уже, ещё немного, и будет крыльцо, как вдруг послышался странный звук – глухой, трубный, словно стон огромного неведомого существа, что-то заскрипело, затрещало, заухало.

Впереди уже виднелся просвет сквозь языки пламени. Степановна увидела силуэты людей, услышала их крики и знакомые голоса своих земляков, и тогда, собрав все свои последние силы, она взялась за бок Галины, и вытолкнула её кубарем в этот просвет пламени.

Снаружи мужики увидели, как из самого пекла, словно несомая на ангельских крыльях, вылетела без сознания на ступени Галина, и скатилась кубарем вниз, где её тут же подхватили односельчане. И в этот момент тот самый звук, что услышала Степановна, стал таким мощным, что все замерли в священном страхе – купол храма, словно тяжело вздохнув, и выдохнув в последний раз, с глухим стоном осел вниз и рухнул внутрь. Тут же обрушились как карточный домик все стены церкви, образовав страшные, горящие руины.