В общем, к руинам поместья мы сворачивать не стали — нечего там сейчас делать, но в принципе что-то решать необходимо, причём в ближайшее время. Дело в том, что если оно пробудет «в запустении и разоре» более двадцати лет, то его могут изъять, как брошенное и бесхозное. И это ещё спасибо, что у нас есть свой род, у простолюдинов отняли бы через пять лет. Зато граф вполне в праве объявить руины «памятным местом» и оставить в таковом качестве хоть на века — единственно что нужно было бы нанять смотрителя и наметить какое-никакое ограждение. Да, надо что-то делать, хотя бы разобрать руины и расчистить площадку, это даст ещё какую-то отсрочку. На это надо деньги, которые вроде как есть, накопил батя немного, но тут моя учёба — если в магуче можно учиться бесплатно, но пользы мало, то Академия денег стоит, которые для восстановления старого дома нужны. Ну, и молва, опять же — если родовое имение уйдёт как бесхозное, репутации рода такой урон нанесён будет, что представить трудно и страшно. Даже нам, не титулованным — а какой-нибудь барон от такого позора, пожалуй, и застрелился бы.
Тем временем день уже перевалил за середину, а мы ещё и половины пути не проехали — дел оказалось больше, чем отец рассчитывал. Эдак мы и до темноты не успеем до Червеня добраться. Я от скуки решил посчитать шансы. Итак, конь у нас молодой, сильный. Повозка сравнительно лёгкая, нагружена в меру. И хорошая, с рессорным подвесом, да на резиновом ходу. Такую и до двадцати верст в час разогнать можно. Можно, но не нужно. Во-первых, даже на хорошей, отсыпанной и укатанной, дороге растрясёт нещадно, все зубы обстучишь и язык откусишь — так гонять разве что по городу можно — до первого городового, ага. Или по имперским трактам, что особой смесью заливают, которая, как цемент, застывает, её в просторечии «дорожным камнем» называют. В душе не представляю, как её делают, вроде какие-то компоненты с изнанки используют, но получается дешевле цемента — бетоном дороги заливать, это ж какие деньги надо, империю разорить можно на таких дорогах. Камень тоже не дёшев, но в Смолевичах у нас три улицы, центральная площадь и рынок полностью залиты. Ещё леспромхоз графа Сосновича — но то уже графа дело и графские деньги, нам их считать не по чину. Да, о скорости. Во-вторых, так разгоняться смысла нет, поскольку конь уже через десять минут такой скачки устанет, а через пятнадцать пену ронять начнёт, потом ему долго отдыхать надо. Так что такие гонки — только по очень большой нужде и недалеко. Быстрой рысью или намётом со скоростью километров 10–15 в час ехать можно долго, час-полтора, но потом коня всё равно распрягать, водить, чтоб остыл и прочие процедуры — да все знают, что я рассказываю. Но когда из нового смолевического дома в Алёшкино в бровар ездим, то можно себе позволить и разогнаться, особенно под гору. Четырнадцать километров от крыльца до крыльца чуть больше, чем за час пролетаем, ну — за час с четвертью. А если ехать далеко — то тут уж лучше рысить неспешно, делая семь-восемь километров в час. Причём после двух часов езды — обязательно отдых коню нужен, хотя бы полчаса или больше. За переход в среднем километров пятнадцать одолеешь, но это сильно зависит от погоды и дороги, ну, и от груза, само собой. Иногда можно и двадцатку пролететь, а порой и десятку едва преодолеешь. После второго перехода отдыхать животному надо уже не меньше часа, причём требуется распрячь и остудить, потом напоить. И опять: два часа в пути, час отдыха, два часа ехать. А потом всё — поскольку лошадь не железная, то больше трёх-четырёх переходов в день не выдержит. Это где-то пятьдесят-шестьдесят вёрст в день. И то не больше трёх дней кряду, потом желательно сутки отдыха. Если есть специальный конский амулет на выносливость или алхимия того же порядка, то можно и пять дней подряд так идти, но злоупотреблять не стоит, если коня потерять не хочешь. Нет, конечно, если прижмёт, то и восемь десятков вёрст отмахать за день можно в упряжке, но после такого перегона рысаку минимум двое суток отдыхать надо, и то есть шанс запалить его, тогда уж только на колбасу. То есть, смысла нет день лететь потом два дня ждать. Это не я такой опытный, я дальше чем от нового дома до угодий Брусничкиных не ездил, это меньше тридцати вёрст и то верхами. Мне все тонкости батя во время сборов разъяснил, да и сам я не без мозгов, понимание имею.
Так, поворот к имению проехали, до места ночлега где-то двадцать семь вёрст — считай, два полных перехода для нашей упряжки, грузовому фургону вообще день пути. Надо часа четыре с половиной, а то и пять. А стемнеет через три с половиной или четыре. Если на батины часы посмотреть, точнее можно сказать, но и так понятно — не успеваем. Сейчас оно, конечно, не старые времена, ворот на въезде в городище нет, которые с темнотой закрывались, но всё равно по темноте шастать не пристало.
— Бать, не успеем до темноты. В поле ночевать будем, что ли?
— И думать забудь! И негоже, и мало ли — прорыв рядом? Весна ещё не кончилась. Начнёт смеркаться — будем в ближайшей деревне ночлег искать.
— Эх, а могли бы и успеть, если бы на разговоры меньше времени тратили! — позволил я себе неявный упрёк в адрес папы.
— Ты не прав. Нет, что могли успеть — правда, но и ради спешки людям грубить не стоило. Поскольку репутация — она вещь такая, в две стороны работает.
— Ага, плохая мешает, хорошая помогает.
— Не только. Вот смотри, на ближнем примере объясню. Прошлой осенью ты ездил к Брусничкину, возил деньги за ягоду и накладные. Казалось бы — простое дело. А и его повернуть и описать можно и так, и эдак, и ещё с трёх боков. Первый вариант: проявили уважение, не по почте переслали, а наследника рода гоняли, так можно посмотреть. Другие, наоборот, могут сказать, что умалили честь Брусничкина, не равного к нему прислали для переговоров, а юнца несмышлёного, тем самым его на тот же уровень опустив.
— Да не было там переговоров никаких!
— Я знаю. Ты знаешь. Те, кто языками треплют — тоже знают, но им это не мешает.
— Хммм… Это на такое простое дело и то два взгляда⁈
— Если бы два! Вот лови третью сплетню: дескать, Рысюхины настолько поиздержались, что уже слугу содержать не могут, сами письма возят. И четвёртая есть, и пятая, и восьмая. Поверь — ты и трети того не придумаешь, что у скучающей бабы под причёской зародиться может. И ничего ты с этим не сделаешь — не запретишь ни фантазировать, ни фантазии свои разносить по округе. Если, конечно, не прямые клевета и поношение, тогда и в суд можно, но такое редко бывает. Ты — не сделаешь, а твоя репутация — может. От неё зависит, каким рассказам скорее и больше поверят, что подхватят и дальше понесут, а что похоронят.
— А если…
— А если в лоб дать не так, не там и не тогда, как нужно — то можно наоборот, самую злую сплетню поддержать, дескать, не на ровном месте он так взбесился, значит, есть там что-то. Да, кстати, ты в курсе, что я с осени уже, оказывается, тяжко болен, чуть не при смерти?
— Да ты… Да как…
— Успокойся, это по мнению кумушек наших. По поводу опять-таки твоей осенней поездки. Решили некоторые, что я уже тебе понемногу дела передаю, поскольку помирать собрался. Ну, это не новость. Лет так тридцать назад — или больше? Дай прикину… Да, где-то тридцать три-тридцать четыре года тому, было что-то похожее. Сурепкина дочку свою в пятнадцать лет отправила учиться делопроизводству и бухучёту в училище, обычное, не магическое. Ну, кумушки тогда понесли то же самое: болеет, при смерти, дело передавать готовится… Короче, за осень ей уже и болезни придумали, и договорились между собой, какие тому признаки видны. Так им эта тема понравилась, что про вторую — мол, дочка её понесла в малолетстве и поехала позор прятать — и думать забыли. Зимой уже судачили только о том, доживёт она до свежей травки или раньше уйдёт к тотему, чем снега сойдут. Вот только та не померла ни весной, ни осенью, ни через год. Большую часть тех сплетниц пережила, и сейчас живёт, и ещё и меня пережить готовиться, стервь старая, сорняк живучий да неистребимый!
