Куа пристально посмотрел на Таламару и проникновенным голосом сказал:

— Я знаю еще одного ребенка, который в свое время избег сурового закона. Когда у любимой жены нашего вождя Нанак-Сангара родилось хилое дитя…

— Это был я! — выпрямившись во весь рост, сказал юноша.

Лицо карлика просияло. Он преклонил голову перед седой женщиной:

— Жаба по-прежнему твоя вещь, Цветок Шиповника, — обратился он к ней, назвав ее девичьим именем.

Она отняла руку от своего залитого слезами лица и нежно положила ее на голову Куа.

Отсутствие охотников на мамонтов затянулось и нетерпение женщин росло. Каждое утро они взбирались на вершину холма, откуда в час восхода солнца открывался вид на высокую долину Везера. Оттуда они толпой отправлялись к пещере жреца-прорицателя. За мясо или за выделанную шкуру он соглашался вопрошать духов.

Забравшись в глубину пещеры, он в темноте испускал пронзительные вопли и стоны; вскоре он с блуждающим взглядом и перекошенным лицом, как будто с ним только что произошел эпилептический припадок, выходил оттуда и начинал рассказывать, что видела его душа, когда духи вознесли ее на крыльях выше гор. Вдохновенным голосом он изрекал, что охотники бредут по дремучим лесам, сгибаясь под грудами мяса. Обрадованные женщины в порыве благодарности обещали ясновидцу много зерен белены и цветов цикуты, из которых приготовлялся напиток, обладавший свойством привлекать в тело человека всеведущих духов.

Из осторожности, Куа стал реже приходить в мастерскую Минати. Он предпочитал спускаться по отлогому склону на площадку, где мальчики в возрасте от пяти до пятнадцати лет занимались упражнениями, развивающими ловкость и проворство. Каждый из них по очереди становился в начерченный на песке четырехугольник, сторона которого была длиной с человеческую руку. Наставник, удалившись шагов на двадцать, с силой метал в них камни величиной приблизительно с орех. Мальчики должны были увертываться от ударов, не выходя за границы четырехугольника.

В юношей старше пятнадцати лет, готовившихся быть воинами, метали камни два человека одновременно. Чтобы избегнуть их ударов, приходилось прыгать и изворачиваться с быстротой молнии. Позже, вместо камней, метали и дротики с притупленными кремневыми наконечниками.

Поглядев на упражнения юных атлетов, Куа отправлялся в лес. Там его поджидала Таламара, а иногда и Минати. Куа хотелось знать все подробности их двадцатилетних страданий. Он в свою очередь рассказывал им важнейшие события, происшедшие в родном племени за время их отсутствия: были годы удачной охоты, пришлось пережить и тяжелые голодные годы. После оползня земли, вызванного необычайными ливнями, был найден пласт каменной соли; повальная болезнь опустошила в течение одного месяца целых три селения.

— Расскажи мне о моем отце, — попросил однажды Минати; Таламара же избегала всякого намека на эту страницу своего прошлого.

Карлик поведал им о злоключениях Нанак-Сангара, над которым, казалось, тяготело проклятие. Из семи детей, родившихся от трех его жен — ни один не выжил. Болезни, обвал в пещере, нападение стаи голодных волков, как бы объединившись, скосили одного за другим. Самая молодая из его жен потеряла рассудок, когда у нее на глазах хищный зверь унес пятилетнего сынишку. Без устали бродила она из пещеры в пещеру в поисках своего ребенка.

Другую жену откопали из-под обломков скал. Она до сих пор ходит на костылях, а трое ее детей погибли при обвале. Наконец, третья…

— Скажи, брат, — прервал его юноша, — мой отец все еще славный охотник? Мать столько рассказывала мне о его подвигах.

— Да, он и теперь силен, как буйвол, и неутомим, как конь. Ростом он на целую голову выше любого из своих воинов, но вместе с тем ловок, как белка, — гордо заявил гном. — Он на моих глазах голыми руками задушил медведя. Я видел, как он, преследуя быка, на бегу вскочил на него и коленями с такой силой сдавил ему ребра, что у того подкосились ноги и он тут же свалился. А однажды он еще при мне ударом топора размозжил череп рыжеволосому ган-ни, а ведь у этих дикарей голова защищена густыми косами.

— И ты все это сам видел? — воскликнул Минати со сверкающими глазами. — Слышишь, мать!

Дух племени постепенно овладевал юношей и свирепые подвиги казались ему величественными. Но карлик озабоченно покачивал головой:

— Да, это истинный вождь. Но что поделать, когда над ним тяготеет проклятие. Вот уже два года, как табуны лошадей, каждую осень спускавшиеся с Арденнских возвышенностей, изменили свой обычный путь и благодаря этому мясо стало редкостью в наших стойбищах. К тому же еще эти проклятые ганни, которых голод заставляет покидать леса, приходят к нам с Далекого Востока и, как стая голодных волков, делают набеги на наши селения.

Сорока, собиравшая в лесу хворост, заметила карлика и его собеседников, удалившихся при ее приближении. Ей захотелось обменяться шутками с уродливым весельчаком и она бросилась их догонять, но те в свою очередь ускорили шаги. Разозлившись, Сорока выбранила про себя Куа и Таламару с ее недоноском. Взвалив на плечи вязанку с хворостом, она уже собиралась уходить, когда мимо пещеры прошла девушка. Сорока излила перед ней свою злобу:

— Угадай-ка, Кукушка, кого я только что встретила в лесу? Милашку Куа. Он собирал цветы вместе с той, знаешь, чужеземкой…

— Таламарой?

— Да, она самая. И интересно было бы послушать, как воркует влюбленный Жаба. Глядя на них, можно подумать, что они уже давным-давно знают друг друга.

— С чего ты это взяла? У тебя просто язык чешется. Ты ведь отлично знаешь, что Жаба впервые в нашей стране.

— А ты разве знаешь, откуда она явилась, когда в один прекрасный день свалилась нам на голову со своим уродцем, который вечно царапает кости? Помнишь, какая она была печальная? Ее тут же назвали Источником Слез. Вот это стоило бы разузнать.

Вернувшись домой, Таламара уселась перед пещерой и принялась за очистку оленьей шкуры, натянутой на рамку из ветвей. Но ее кремневый скребок не выскабливал с обычной ловкостью прилипшие к шерсти мясо и жир. Оторвавшись на миг от беспрестанных забот о сыне, она думала о своем покинутом в зените славы и могущества муже, на которого теперь обрушилось столько бед.

Несмотря на то, что он сам вынес своему сыну смертный приговор и был виновником всех постигших ее бедствий, он пробуждал жалость в ее нежном женском сердце.

Начался дождь. Таламара вошла в пещеру в тот момент, как Минати вернулся с реки. Он принес с собой убитых гарпуном двенадцать крупных рыб.

Таламару беспокоила мысль, что дождь помешает ей увидеться с Куа. Юноше тоже хотелось задать карлику еще много вопросов о выдающихся подвигах отца и он предложил матери встретиться с ним у одной пещеры, служившей складом для дров.

Озабоченный вид друга детства обеспокоил Таламару. Она извинилась перед ним за то, что заставила его прийти сюда под дождем. Он в ответ улыбнулся и покачал своей огромной взлохмаченной головой; ему приходилось выходить еще и не в такие погоды. Однажды, в снежную бурю, он охотился на мускусных быков.

Постояв несколько минут в нерешительности, он вдруг сжал свои огромные кулаки:

— Я только что чуть не задушил двух девушек за то, что они передо мной позволили себе шутить, связывая мое имя с твоим здешним прозвищем.

Таламара пожала плечами.

— Кто может запретить гиенам выть?

— Мой топор или мои пальцы, — проговорил рассвирепевший карлик, показав свои растопыренные пальцы.

— Мой друг, я поседела от вечных оскорблений и унижений.

Но не встреча с девушками была причиной гнева Куа. На самом деле, с тех пор, как он вновь нашел свою подругу детства и юности, его терзал страх, как бы кто-нибудь из прибывших с ним послов рано или поздно не узнал ее.

— Я так изменилась… — с печальной улыбкой возразила она. — Даже ты, а ведь ты был мне чуть ли не братом, когда увидел меня седую, долго колебался, прежде чем назвать меня именем, которое я уже считала канувшим в вечность…