— Дружище Медвежья Лапа, хорошо пугать младенцев, что их обратят в улиток.

Но на его смех откликнулось лишь эхо подземных сводов.

Замогильную тишину резко прервал голос старейшины послов:

— Братья! Было время, когда яваны, Сыны Солнца, были единственными владыками гор и долин. Лишь изредка встречали они беглых груандисов. От востока до самого запада властвовали они над миром. Они не знали ни гроньо, пожирателей тюленей, ни питающихся кониной ганни. Они тогда поклонялись Солнцу и каждый год приносили ему в жертву самых прекрасных девушек своего племени, чтобы оно делало их своими женами. Но мягкосердечные люди надумали вместо белокурых девственниц закалывать груандисов. С тех пор наш отец, живущий в небесной лазури, отвернулся от нас. Из-за морей появились пожиратели тюленей и из дремучих лесов далекого востока вышли питающиеся кониной ганни.

Возбужденный, сопровождая свои обличительные слова грозными жестами, он в упор спросил жреца:

— Ты, знакомый с заветами старины, расскажи им, где праздновалось обручение Солнца…

Жрец протянул руку по направлению к середине пещеры, где виднелись запекшиеся темно-красные лужи.

— Расскажи им также, почему наши предки оставляли след своих рук на стенах.

— Они их обмакивали в кровь невесты.

— Братья! Вы слышите то, что говорит вам жрец. Яваны с мужественным сердцем выбирали самую прекрасную девушку, приносили ее сюда и укладывали ее на камень. Под ударами священного ножа ее душа подымалась к Солнцу, и воины омывали свои руки в ее крови, чтобы запечатлеть на этих стенах доказательство своего благочестия. Вот что делали наши отцы в ту пору, как яваны властвовали над миром. А вы? Вы колеблетесь принести в жертву женщину и ее сына, нарушивших закон предков и накликавших на нас проклятие богов. Духи-покровители говорят моими устами. Это они требуют крови преступников.

На несколько минут воцарилась мертвая тишина. Каждый слышал биение своего сердца. Тогда медленно поднялся Виссили-Рора:

— Братья! Что же? Да будет так?

Большинство присутствующих встали и в один голос торжественно произнесли:

— Да будет так!

При слабом свете мерцающих светильников тени поднявшихся с мест воинов достигали высоких сводов пещеры, задевая громадные изображения мамонтов и буйволов. Казалось, на стенах ожили кровавые следы рук великих предков и как бы готовились покинуть серую скалу.

Женщина неслышными шагами движется среди костров. Языки пламени пляшут и мерцают за колеблемой ветерком дымовой завесой, то показываясь, то исчезая, как блуждающие огоньки.

Время от времени ночную тишину прорезает и наполняет грозное рычание и эхо подхватывает его зловещие раскаты. Это ужасающий рев льва, от которого цепенеют косули в лесной чаще. Рычит и исполинский медведь в яростной схватке с диким кабаном; стая голодных волков воет и прыгает вокруг сбившихся в кучу буйволов. Отрывистые хриплые звуки, переходящие в неистовый хохот, выдают присутствие гиен.

Быстрыми шагами, превозмогая свой страх, идет в темноте ночи Лиласитэ. Правда, в одной руке она держит три вороньих пера — могущественный талисман против бродячих душ, а в другой у нее кожа гадюки — лучшее средство при встрече с злыми духами, — но девушке никогда еще не приходилось бродить в темноте и, как все яваны и яванки, она боится ночи, населенной неведомыми силами.

Чтобы решиться в столь поздний час выйти из дому, девушке пришлось сделать над собой нечеловеческое усилие.

Вернувшись с совещания, ее отец рассказал все, что там произошло, горько сожалея о принятом решении. Долго ворочалась она без сна на своем ложе из сухих папоротников. Она думала об участи несчастной женщины, вынужденной ужасной смертью искупить свою самоотверженную материнскую любовь. Перед глазами Лиласитэ вставало тонкое и бледное лицо юноши, из чьих уст часто слышались непонятные другим людям слова.

Под влиянием этих мыслей ее нежное сердце вдруг наполнилось отвагой и вот она очутилась ночью одна в лесу, храбро пробираясь между растущим по склонам гор кустарником и не обращая внимания на колючки, до крови царапавшие ее босые ноги. С трудом, наконец, разыскала девушка пещеру для дров. Она не была освещена и ничто на первый взгляд не выдавало в ней человеческого присутствия, кроме груды прутьев, закрывавших вход.

Лиласитэ подошла ближе и напряженно прислушалась.

— Сестра моя!.. Таламара!.. — робко произнесла она.

Она уловила еле слышный шум. Ободренная, она, не входя в пещеру, назвала свое имя.

— Это я, Лиласитэ.

— Чего тебе надобно, милая девушка, от двух несчастных? — раздался изнутри голос Таламары.

Но Минати, услышав голос Лиласитэ, быстро разобрал прутья, закрывавшие вход, и принялся раздувать тлеющую головешку, чтобы зажечь об нее светильник.

Нагнувшись к Таламаре, лежавшей на ложе из листвы, молодая девушка взяла ее руку и потерлась о нее лбом.

Усевшись, она по порядку рассказала все, что ей было известно: горячие споры в священной пещере, блестящую речь Куа, торжество обвинителя и, наконец, приговор…

— Я не ожидала ничего другого, — разбитым голосом произнесла несчастная женщина.

— Волки жаждут крови, — пробормотал сквозь стиснутые зубы Минати.

— А также и боги, дитя мое, — простонала мать. — Значит, я действительно оскорбила богов, раз это утверждает весь народ.

Ужасный удар совершенно лишил ее сил сопротивляться и она уже готова была безропотно подчиниться своей участи. Минати же, наоборот, разгорячился.

— Боги приказывают чтить жизнь, которую они сами же вдохнули. Закон, который ты нарушила, есть лишь человеческий закон. Ты оскорбляешь именно теперь богов, когда говоришь, что они жаждут крови.

Видя, что она робко смирилась перед его гневным порывом, он мягко продолжал, нежно проводя рукой по ее голове:

— Прошу тебя, мать, не говори мне больше, что весь народ против нас. Видишь? К нам пришла сама дочь великого вождя. Чтобы принести тебе слова надежды и утешения, она презрела ночную тьму. Посмотри, мать, как колючки оцарапали ее руки.

В глазах Лиласитэ появились слезы и повисли на ее длинных ресницах, а губы произносили слова надежды, которых так страстно ждал Минати.

Выйдя из священной пещеры, ее отец имел тайное совещание с Куа и с несколькими своими друзьями. Арва-Па-лаке, самый старый мужчина племени, велел принести себя туда на носилках.

— Он лучше всех знает заветы племени и уверяет, что уже с незапамятных времен смертный приговор имели право выносить только народные собрания и что такие дела должны обсуждаться открыто.

Руководясь этим обычаем, Виссили-Рора предполагает созвать народ с тем, чтобы обвиняемые могли сказать что-нибудь в свое оправдание. Но дочь вождя сама придавала мало значения этой последней попытке и умоляла своих друзей бежать, пока они еще были на свободе и могли располагать собой.

— Завтра, быть может, — уговаривала она, — будет уже слишком поздно.

Таламара отрицательно покачала головой: силы ее совершенно истощены и она предпочитает на месте ожидать исхода событий, которому решила подчиниться. Минати же, напротив, признался, что он уже думал об этом выходе и уже примирился с ним. Он еще колебался, так как чувство гордости боролось в нем с благоразумием.

Вдруг у входа в пещеру обрисовался уродливый силуэт. Это был Куа. Но куда девались его прежняя живость и веселье? Унизительное для его самолюбия поражение на совещании, казалось, придавило его и еще уменьшило его рост. Он почти ползком добрался до лежавшей Таламары и как будто пришел к ней вымаливать себе прощение.

Но, не желая терять попусту слов, он даже не пытался объяснить ей причину своей неудачи. Из тайного совещания с Виссили-Рора и его друзьями он вынес убеждение, что Таламара и ее сын поступили бы предусмотрительно, если бы они хоть на несколько дней скрылись в леса. Что же касается народного собрания, то оно не внушало карлику никакого доверия; он опасался фанатизма Медвежьей Лапы и его влияния на наивное воображение яванов. Куа в коротких словах высказал им решающий довод: исчезновение обвиняемых пришлось бы на руку вождю и он мог бы ускорить отбытие послов, не вызывая подозрений в пристрастии.