— Кот как кот, — равнодушно обронил экcпат, откидывая с неохотой одеяло. — Не любит просто, когда хозяина посторонние трогают.

— Первый раз такого вижу, — помотал головой старлей. Поднявшись, Дивин рассмотрел его погоны. — Руку, гад такой, располосовал, будто бритвой.

— А ты скажи, что под обстрел фашистский попал, — с самым что ни на есть серьезным видом, предложил Григорий. Чутьем бывалого фронтовика он уже безошибочно определил этого офицера, как штабного. — Глядишь, зачтут, как боевое ранение. Еще нашивку и медаль получишь.

— Да ну вас, — отшатнулся старший лейтенант. Но потом призадумался. И явно начал что-то прикидывать.

Экспат, тихонько посмеиваясь, плеснул себе в лицо пару горстей воды из закрепленного на стене у входа рукомойника, вытерся не совсем свежим полотенцем и потянулся за ремнем.

— Я вас на улице подожду, — нетерпеливо подпрыгнул на месте офицер и резвым козликом ускакал наружу.

— Детский сад, — недоуменно пожал плечами Дивин и сдернул с крючка свою летную куртку и шапку. С недавних пор он обзавелся знатной одежкой: Шепорцов лично презентовал ему коричневую американскую куртку из овчины. Еще обмолвился, что, мол, не у всякого пилота в их полку такая имеется. Хотя, по идее, заморские союзники клали во все «бостоны», что отправлялись в СССР, по комплекту летных костюмов для каждого члена экипажа. Но до фронта, как правило, эта роскошь никогда не доходила. Зато в тылу чуть ли не каждый первый интендант щеголял в такой куртке или штанах. — За старшего остаешься, — приказал капитан Шварцу, который после ухода старлея успокоился, и развалился на пол топчана. Кот негромко мявкнул и лениво зажмурился. Понял, мол, вали уже.

— Пойдемте скорее, — подскочил к Григорию посланец, едва только экспат оказался на улице. — Нас ждут давно.

— Успеем, — недовольно бросил Дивин и прикурил. — Сначала отдохнуть не дают, а потом еще и понукают. И вообще, чего боец не пришел за мной?

Старлей скривился, но промолчал. Правда, в глазах его промелькнул злой огонек. И вот это заставило экспата насторожиться. В самом деле, ситуация-то мутная: будить его прибежал не обычный посыльный из штаба, а командир. Причем, незнакомый. А это означает что? Правильно, офицер этот явно из свиты какого-то высокого чина, что пожаловал в полк. И, судя по форме лейтенантика, хозяин его обретается где-то в горних высях. Вряд ли так позволил бы обрядиться своему порученцу или адъютанту комдив или комкор. Нет, здесь точно следовало брать выше.

Придя к такому выводу, Григорий в три затяжки добил папиросу, швырнул в сторону окурок и прибавил ходу. Да так, что старлей едва-едва поспевал за ним. На подходе к штабу летчик еще больше укрепился в своих подозрениях, когда заметил наметанным взглядом прикрытый маскировочными сетями вездеход ГАЗ-61–40, а потом и броневик охраны. И ребятишки возле машин кучковались явно непростые.

Войдя в дом, где размещался Шепорцов со своими помощниками и заместителями, Дивин невольно замер. В небольшой комнате было довольно многолюдно. От обилия незнакомых лиц рябило в глазах. Командир полка и его штабные офицеры стояли навытяжку у стены с закрепленной на ней картой, а возле стола расположился на широкой скамье…

— Товарищ Маршал Советского Союза! Капитан Дивин по вашему приказанию прибыл!

— Вольно, — усмехнулся Жуков и отбросил карандаш, который крутил в руке. — Явился, наконец! Долго что-то собираешься, капитан.

— Виноват, товарищ маршал, спал после ночного вылета, — четко доложил экспат.

— Ладно, не извиняйся, — Жуков поднялся с места, подошел к Григорию и посмотрел ему прямо в глаза. — Вот ты какой, оказывается. А я тебя, если честно, иначе себе представлял.

Дивин растерялся. О чем это маршал? И вообще, с какого-такого перепугу он вдруг оказался в обычном авиаполку?

— Молчишь? — понимающе улыбнулся Георгий Константинович. — Гадаешь, поди, что мне от тебя понадобилось? А скажи-ка мне, сокол ясный, во время своего первого боевого вылета на «американце» ты ведь на станции эшелон разбомбил?

— Эшелон? — нахмурился экспат. — Простите, товарищ маршал, не припомню. Я их уже столько за последнее время разнес, что как-то сливаются.

— Ишь ты, — засмеялся Жуков. — Каков молодец, а? Сливаются! — он повернулся вполоборота к своим спутникам. Те, как по команде, засмеялись и начали негромко повторять на все лады слова маршала. — Дело в том, капитан, — Георгий Константинович снова уперся тяжелым взглядом в лицо Дивина, — что в одном таком эшелоне, что ты тогда раздолбал ночью на станции, находился генерал-полковник Ханс-Валентин Хубе. Он, понимаешь ли, прибыл вступить в командование первой танковой армией, а ты его на небеса отправил! Да еще и не одного, а со всем штабом! Так что упокоил ты три десятка больших чинов гитлеровских.

— Надо же, — искренне поразился экспат. — Не знал.

— Так и мы лишь недавно узнали, — ухмыльнулся Жуков. — Когда разведка все выяснила и досконально проверила. Никакой ошибки: угробил ты, капитан, фашистского командующего!

— Служу Советскому Союзу! — браво рявкнул Григорий.

— Погоди, оглушил, — шутливо сказал Георгий Константинович, тряся головой. — Не дослушал ведь, торопыга эдакий. — Маршал вдруг преобразился. Улыбка с его лица исчезла, взгляд стал тяжелым и властным. — А сколько за тобой сбитых немецких самолетов числится? Из тех, что ты в темноте посшибал?

— Девять, товарищ маршал.

— Девять? — с недоумением оглянулся на Шепорцова Жуков. — А мне только что комполка рассказывал, будто два десятка уже набежало. Кто из вас врет?

— Разрешите, я объясню? — поспешил прийти на помощь побледневшему подполковнику Дивин.

— Валяй.

— Дело в том, что большую часть фрицев я сбивал над территорией, которая пока находится в их руках. И поэтому подтвердить факт уничтожения вражеского самолета не представляется возможным. Вы ведь знаете, для того, чтобы зачли сбитого, нужно предоставить документальное подтверждение, вплоть до шильдика с заводским номером его мотора. А у меня в наличии только рапорт от штурмана и стрелка. Да и то, если они успели что-нибудь рассмотреть.

— Вон оно что, — протянул Георгий Константинович. — Тогда понятно. Ну а что ты хотел, капитан, на словах кто угодно и что угодно может рассказать. Взять, хотя бы, тебя: кто еще может также ночью видеть? А за сбитые самолеты премия полагается. И немалая. Поэтому и требуется подтвердить все. Но, знаешь, — повеселел маршал. — Все равно, молодец ты! И потому… Николай Александрович, тебе слово.

Из-за спины Жукова появился Член Военного Совета фронта. В руках его была красная папка, а поверх нее лежала коробочка из красного же бархата.

— По поручению Президиума Верховного Совета СССР, — откашлялся Булганин[1]. — За героизм, мужество и отвагу, проявленные в борьбе с немецкими оккупантами…

Из штаба Дивин вышел в некотором раздрае. Остановился у крыльца, сбил на затылок шапку и с шумом втянул в себя прохладный освежающий воздух. Поймал насмешливый взгляд бойца охраны и встряхнулся.

Собраться!

Григорий взвесил в руках полученную папку, зажал ее под мышкой и не торопясь, смакуя момент, раскрыл коробку. Золотая Звезда Героя сверкнула на солнце.

— Ничего себе! — завистливо протянул рядом кто-то. — Вас можно поздравить?

Дивин поднял голову. Рядом с ним стояли старший лейтенант Матюшкин и еще двое смутно знакомых экспату летчиков.

— Ты о чем это?

— Это вам сейчас маршал Жуков вручил? — спросил с придыханием и щенячьим восторгом в глазах Матюшкин. — Сам⁈

— Да нет, — пожал недоуменно плечами Григорий. — Генерал Булганин. Член Военного Совета фронта.

— Охренеть!

— Товарищи офицеры, вы бы отошли в сторонку, — посоветовал недовольным голосом один из охранников Жукова, подойдя к ним от броневика. — Давайте не будем здесь устраивать митинг.

— Да-да, конечно, — засуетился Матюшкин. — И правда, чего мы здесь стоим-то? Кощей, ты сейчас куда?