И опять крадучись пробирались штурмбатовцы по развалинам, по дымящимся обломкам. Иногда вступали в скоротечные схватки, давили немцев и снова упрямо шли вперед. Пока не уткнулись в паутину рельсов. Вокзал.

С криком «ура» кинулись в атаку. Дивин бежал вместе с остальными, спотыкался о шпалы, подлезал под вагоны. Стрелял на вспышки, швырял гранаты, раздавал указания. Уже и не обращал внимания на густые огненные трассы, черные разрывы мин и снарядов. Притупилось уже давным-давно чувство страха, исчезло.

Вот и платформа. Экспат подтянулся, вскарабкался на нее. Тут же откатился влево, уловив, что сейчас именно в это место, где он только что находился, воткнется винтовочная пуля. Срезал замеченного фрица короткой очередью, кинулся в сторону — под защиту глухой стены, повернулся, чтобы посмотреть, как идут его бойцы, и в этот миг невидимая железная палка со всего размаха ударила его по ноге. Григорий вскрикнул и упал.

Кончилось. Все кончилось: бой, взрывы, огонь…

Очнулся Дивин потому, что кто-то начал лить ему на лицо ледяную воду. И сразу же мучительная, тянущая боль из ноги заполнила все тело, каждую его клеточку. Григорий застонал.

— Кто здесь?

— Не дергайся, взводный, тут из живых только мы с тобой, — Ушаков неловко, одной рукой, приподнял голову экспата и влил ему в рот воду. — Попей, малек.

— Спасибо. А ты сам-то как?

Силантий скривился.

— В плечо вдарило. Рука, будто плеть.

— Давай помогу, — приподнялся Григорий. — Не то кровью истечешь.

Вдвоем кое-как перевязали, как смогли, друг дружку. Ушаков все порывался сходить за санитарами. Экспат немного подумал и все же отпустил его, хотя и страсть как не хотелось оставаться одному без возможности скрыться. Хорошо еще, что бой ушел вперед, и громыхало где-то далеко от вокзала.

— Не ссы, взводный, я обязательно вернусь за тобой! — пообещал напоследок бывший танкист. И неловко спрыгнул с платформы. Выругался и тихонько побрел между искореженными вагонами.

Григорий проводил его долгим взглядом и уселся поудобнее. Товарищ, перед тем, как уйти, подтащил к нему еще один ППШ, несколько гранат, подобранных у убитых, и немецкий ранец с продуктами и водой. Жить можно. Главное, чтобы Силантий дошел до наших.

Медленно опустилась ночь. Подмоги все не было, и Дивин забеспокоился. Один, в темноте, раненый — стало немного жутко. Черт его знает, кто может набрести на него. Хорошо, если свои. А вдруг фрицы?

Экспат до боли напрягал зрение, пытаясь уловить движение. Ничего. А ту еще, как на грех, начало знобить. И нога загорелась болью. Перед глазами поплыли разноцветные пятна. Не чуя своего тела, Григорий пополз куда-то, не отдавая отчета, зачем он это делает. Сам не заметил, как дополз до края платформы и кубарем полетел вниз, больно ударившись о рельсы. И от жгучей боли вновь потерял сознание.

А когда очнулся, то не сразу, а через несколько минут, понял, что его несут на носилках.

— Эй, кто там, — слабо окликнул он, сунув руку за пазуху. «Лимонка» — последний привет фашистам — оказалась на месте. Палец нащупал чеку.

— Не балуй, — раздался строгий голос из темноты. — Свои! Лежи спокойно.

Дошел, значит, Ушаков. Сообщил, рассказал, где оставил раненого товарища и к нему выслали санитаров. Григорий расслабился. Озноб пробирал все сильнее, холод проникал все глубже внутрь тела, и лишь в ноге по-прежнему горело огнем.

Несли его долго. Экспат несколько раз терял сознание. А когда выплывал из черноты беспамятства, то снова слышал тяжелое дыхание санитаров и их скупые переговоры. Иногда они осторожно опускали носилки на землю и садились передохнуть. Услышав стук зубов Григория, нашли где-то немецкую шинель и укрыли его ею с головой. Фрицевская одежа пахло противно, но давала немного тепла.

— Пришли! — услышал, наконец, заветные слова Дивин. — Санбат. Теперь тебя врач осмотрит.

Положили на пол полуразрушенного дома. Рядом стонали в бреду, задыхались и матерились другие раненые. Григорий немного приподнялся. В комнате напротив располагалась операционная. Там звякало железо и тянуло наружу кровью, гноем и терпким запахом лекарств.

Кто-то прошел между бойцами. Склонился над экспатом и подсветил себе фонариком.

— Этого ко мне на стол.

Сдернули сапог, разрезали штанину и безжалостно отодрали присохшие бинты. Григорий заорал.

— Терпи, друг, — тихо сказал врач, чье лицо нельзя было рассмотреть целиком из-за повязки. — Нога у тебя совсем плоха. Придется резать.

— В смысле «резать»⁈ — вскинулся Дивин. — Я –летчик. Мне без ноги как в самолете?

— Плохая нога, — повторил врач. Повернул голову и отрывисто приказал сестре. — Готовьте к ампутации!

— Справку давай, — Карпухин требовательно протянул руку. Взял бережно сложенную бумагу, развернул ее и быстро пробежал глазами текст, комментируя вполголоса прочитанное. — Так, что тут у нас интересного? «72-ой Отдельный штурмовой батальон» — это понятно. «Справка. Выдана Дивину Григорию Ивановичу в том, что он после государственной проверки прошел 72-ой отдельный штурмовой батальон»…ага, даты…вот, это уже ближе к делу — «с участием в боях против немецких захватчиков в районе»…тоже понятно…о, наконец-то! «После ранения показал себя храбрым и преданным Советской Родине и восстанавливается в офицерских правах с прежним воинским званием КАПИТАН. Командир 72-ого О. Ш. Б. подполковник Пыркин, адъютант старший батальона…» А ты чего такой смурной, Кощей?

Вот черт глазастый, ругнулся про себя Григорий, все подмечает. Нехотя ответил:

— Да так, ерунда, товарищ майор. С начпродом немного, хм, не сошлись во мнениях.

— А что не так? — насторожился особист. — Погоди-ка, сразу не сообразил, — он окинул сидящего перед ним экспата внимательным взглядом. — Что за внешний вид? Ты что, до сих пор аттестат свой не сдал? Подумал, грешным делом, что это ты ко мне так спешил зайти, раз не успел переодеться.

— Говорю же, немного не сошлись с начпродом, — Дивин с преувеличенным вниманием разглядывал разбитые носки своих кирзачей.

Дмитрий Вячеславович побагровел и от души вмазал по столу кулаком.

— Вот, сука! А ну, пошли вместе.

— Оно вам надо, — вяло запротестовал Григорий. — Подумаешь, зайду еще раз потом и получу все положенное.

— Заткнись! — веско обронил особист, вставая и одергивая гимнастерку. — Поднимай свой тощий зад и двигай.

В комнату, где вальяжно развалился в добытом неизвестно где роскошном кресле мордатый капитан с двумя подбородками, Карпухин влетел стремительно. Навис над ошарашенным офицером и тихо, но очень внушительно сказал, проникновенно глядя прямо в глаза своему собеседнику:

— А ведь у тебя это уже не в первый раз, Киселев! Учти, плохо закончишь, капитан.

— Да в чем дело? — попытался было хорохориться начпрод. — Вы из-за этого, что ли? — пухлые щеки качнулись в сторону Дивина, который как раз доковылял до кабинета. — Подумаешь, цаца какая! В плену, небось, был тише воды и ниже травы!

— Замер, Кощей! — крикнул Дмитрий Вячеславович, заметив, как экспат, сравнявшийся лицом с куском мела, медленно нащупывает трясущимися пальцами клапан кобуры. — Убрал руки… Смирно!

Вбитая на уровне рефлексов команда заставила Григория принять предписанную уставом стойку и замереть.

— Вот так-то лучше, — довольно крякнул Карпухин и снова повернулся к начпроду. — Ты почему аттестат у него не принял?

— Во-первых, — начал загибать толстые пальцы-сосиски Киселев — он уже явно оправился от первоначального шока. — У него подпись не та на документах стоит. Во-вторых, печать не на положенном месте. В-третьих…

— Героя Советского Союза капитана Дивина я знаю лично, — не дал ему договорить особист. — И у нашего ведомства к нему нет никаких претензий. Вам все ясно?

— Как Героя? — сбледнул с лица начпрод. — Меня никто не предупреждал.

— А тебя и не должен был никто предупреждать, — презрительно бросил Карпухин. — Обязанности надо свои выполнять точно и в полном объеме. Не то…ты меня знаешь, Киселев! Пошли, Кощей, этот малахольный тебя после найдет и сделает все в лучшем виде. Ведь так?