Орки врывались в дома, переворачивая там всё вверх дном, убивали на месте тех, кто пытался сопротивляться, крики и плач заглушались хриплым смехом захватчиков. Некоторые пробовали убежать через запасные выходы, открывали калитки в частоколе, не зная, что все дороги и тропки контролируются арбалетчиками, самые отчаянные перепрыгивали стену, предпочитая медленную смерть от мороза и голода в зимнем лесу быстрой смерти от орочьего топора.

Впрочем, были и те, кто сдавался в плен, надеясь на нашу милость, и я ещё до сражения строго запретил причинять вред тем, кто сложит оружие. Все следующие завоевания станут ещё сложнее, если наши враги будут знать, что пощады ждать не стоит. Да и мы, в конце концов, не звери и, уж тем более, не эльфы, чтобы под корень вырезать целые селения. Сдающихся загоняли в один из амбаров и запирали там под охраной. Женщин и детей сгоняли туда же, даже если приходилось тащить их силой, этих я тоже запретил трогать под страхом смертной казни. Будущие подданные Орды не должны пострадать, даже если они об этом и не подозревают.

Но тем, кто встречал нас с оружием в руках, будь то дедов меч-кладенец, деревянные вилы или окованный железом крестьянский цеп, мы могли дать только славную смерть в бою, и немало простых мужиков, которые могли бы ещё жить и жить, погибали сегодня зря. Даже мне пришлось, скрепя сердце, несколько раз окончить жизненный путь то усатого крестьянина с косой, то пожилого охотника, которые всего лишь храбро защищали свои дома от чужаков.

Спустя каких-то полчаса, показавшихся мне целой вечностью, деревня оказалась полностью в наших руках, а первые лучи солнца наконец выглянули из-за гор. Орки шумно праздновали победу, воины рычали, плясали и вопили, вытаскивали из опустевших хижин всё, что имело хоть какую-то ценность, от ржавой кочерги до роскошных меховых плащей. Ураг лихо выплясывал на снегу с деревянной братиной на голове, его дружки где-то раздобыли целый ворох женских платков и повязывали друг другу на все возможные места, пока над ними потешались остальные, Бурздуб ещё с несколькими орками выбирали самое лучшее оружие из подобранных у мертвецов трофеев. Все были охвачены радостным возбуждением, славили командиров и, особенно, вождя, который привёл их за такой богатой добычей.

Ну а вождь, то есть, я, бродил по деревне, подсчитывая наши потери. Больше всего, как и ожидалось, мы потеряли на подступах к деревне, пока разбивали ворота тараном, который теперь валялся там же, словно ещё один мертвец. Похоронная команда стаскивала трупы в две разные кучи. Орков там было несравнимо меньше, вопреки всем правилам военной науки, по которым осаждающие всегда несут потерь больше. Хотя, правила и созданы для того, чтобы их нарушать.

Костры теперь горели прямо на улицах деревни, там, где ещё недавно лилась кровь защитников, теперь текла кровь забиваемого скота, орки хотели полакомиться парным мясом, и я не имел ни малейшего желания их останавливать. Они это заслужили. Кладовые местных жителей нещадно разорялись, и каждый считал своим долгом угостить меня какой-нибудь особо удачной находкой, а я едва не пустил слезу ностальгии, увидев обыкновенный сыр и зачерствелый хлеб.

Само собой, здешние трофеи не шли ни в какое сравнение с теми, которые мы взяли в подземном городе, ни злата, ни серебра у местных жителей почти не нашлось, да и всё наверняка успели попрятать за ночь, но продовольствие, захваченное здесь, могло аж до весны решить нашу проблему с голодом, и это само по себе было ценнее любого злата. Я и не рассчитывал на подобное. Моя решимость переселиться сюда, вниз, только укрепилась.

Но прогнать на мороз выживших местных жителей и захваченных пленных мне не позволит совесть, а значит, нам придётся каким-то образом сосуществовать. Придётся наладить контакт, а это, я чуял волосками на собственной заднице, будет очень непросто.

Амбар, набитый женщинами, детьми и ранеными, буквально вонял страхом, и я предвидел их реакцию, когда с ними попробует заговорить исполосованное шрамами зеленокожее чудовище, в теле которого по какому-то недоразумению поселилось сознание обычного парня Сашки Серова. Будь я в своём собственном облике, всё было бы гораздо проще, даже несмотря на языковой барьер, но в облике Ундзога я внушал только ужас. Встречают по одёжке, а моя одёжка доверию точно не способствовала. Шрэка здесь точно не смотрели.

Однако, несмотря на всё это, я приказал открыть амбар и шагнул в полумрак, набитый хнычущими детьми, плачущими женщинами и стонущими ранеными.

— Хоть кто-нибудь говорит по-оркски? — медленно и внятно произнёс я.

На меня уставились десятки глаз в тихой мольбе отпустить их всех восвояси, а перед этим вернуть всё, как было. Понимания никто не выказывал, на чумазых заплаканных лицах я видел только страх и отчаяние. Я по-прежнему был для них бессловесным чудовищем, монстром из детских страшилок, а многие, наверное, до сих пор не могли поверить, что всё это произошло на самом деле, а не в кошмарном сне.

— Говорить? — спросил я, а затем повторил вопрос на английском, французском и немецком языках, больше для проформы, нежели из реальной надежды услышать ответ.

Какой-то ребёнок расплакался ещё сильнее, и мать его одёрнула, боясь навлечь на себя мой гнев. Я вдруг подумал, что зря вообще затеял эту авантюру с выжившими, и может быть, стоило дать им всем убежать в лес.

— Орка, — прошамкал из глубины амбара какой-то седой усатый старик, дряхлый как трухлявый пень. — Говорить?

Я обрадовался, что хоть кто-то здесь способен на диалог. До этого местные могли только тихо шушукаться на совершенно непонятном языке, причём обсуждали они, само собой, мою персону, отчего становилось слегка не по себе.

— Говорить, — подтвердил я, понимая, что будет непросто.

Дедушку вытолкнули вперёд, под мои царственные очи, и тот весь съёжился от страха, оказавшись вдруг передо мной. Он забормотал что-то невнятное, мешая знакомые и совершенно новые для меня слова, и я жестом приказал ему прекратить.

— Ты меня понимаешь? — медленно спросил я.

Для меня было куда важнее, чтобы старик мог понимать и переводить мои приказы. Тот поморгал белесыми ресницами, будто тугоухий, но потом закивал.

— Староельфски език, господине, мало знате, плохо, — сказал он.

Я удивлённо хмыкнул, но вида постарался не подавать. Староэльфский, как же. Да я скорее откушу себе язык, чем поверю. Но если мы можем друг друга понять хоть как-нибудь, то пусть будет хоть татаро-монгольский. Я вообще не ждал, что в этой лесной деревне найдётся хоть один житель, знающий больше одного языка.

— Скажи остальным, что им не причинят вреда, — сказал я.

Старик выслушал меня, кивнул, обернулся к напряжённо молчащей толпе и передал мои слова. Было видно, что ему никто не поверил, но он пожал плечами и вновь повернулся ко мне.

— Те говорите, вреда уже, — осмелился произнести дед и склонил голову в ожидании наказания.

Да кто б спорил. Вреда мы причинили уже больше, чем стихийное бедствие.

— Потому что вы обнажили против нас оружие, — сказал я. — И если обнажите ещё — мы будем убивать в ответ.

Дед мелко-мелко закивал, перечить здоровенному орочьему вождю он явно не осмелился бы и в свои лучшие годы.

— Вы можете расходиться по домам. Уходить из деревни запрещено, — сообщил я. — Меня звать Ундзог, теперь эта деревня принадлежит мне.

Услышав такую новость, местные заметно приуныли, но радовались хотя бы тому, что остались живы. Я бы на их месте тоже радовался.

Я вышел из амбара, оставив старика объяснять своим соседям повестку дня. Орки немного угомонились, теперь они расслабленно сидели вокруг костров и сыто рыгали, бросая обглоданные косточки в огонь. Отдельная похоронная команда утаскивала наших мертвецов в лес, чтобы похоронить там.

— Слушайте мой приказ, — объявил я. — И передайте остальным. С этого момента трогать местных нельзя, если они не подняли против вас оружие. Эта деревня теперь — часть нашей Орды.