Религиозный фактор играл определенную роль в восприятии войны. Значительная часть прусской общественности, в том числе военных, видела в триумфах своей армии победу протестантизма над католицизмом. Естественно, в официальной пропаганде такие мотивы если и звучали, то в весьма приглушенном виде. В конце концов, с французами воевали не только немецкие протестанты, но и католики. Потенциально это создавало почву для трений между союзниками. Однако, как констатирует Ф. Кюлих, «основной особенностью взаимоотношений двух конфессий была гармония»[660]. Нередко бывало так, что католики и протестанты собирались на общее богослужение в какой-нибудь французской церкви[661].

Фронтовой быт немецких солдат был исключительно прост. Пища готовилась в котелках, куда просто кидались все возможные ингредиенты. Иногда возможности приготовить горячую пищу подолгу не было. Тогда, помимо консервов и сухарей, в пищу часто шло сырое мясо. Такая ситуация, естественно, способствовала распространению желудочно-кишечных заболеваний, как и низкое качество питьевой воды. В начале войны в пищу шла преимущественно говядина, однако осенью началась эпидемия крупного рогатого скота — и на смену пришла баранина. В результате многие участники войны еще долгие годы после ее окончания не могли есть баранину. В особенности там, где не было возможности прибегать к реквизициям, питание отличалось исключительным однообразием. Весьма болезненно воспринималась солдатами нехватка соли, которую даже пытались заменять порохом[662]. Из числа консервов наиболее распространенной являлась «гороховая колбаса» — смесь бобовой муки, сала, соли и пряностей, завернутая в пергамент. В ходе войны в армию было отправлено 40 миллионов порций «гороховой колбасы»[663]. Мясные консервы были менее распространены и считались деликатесом.

Обмундирование было, по оценкам современников, не слишком удобным, его покрой должен был в первую очередь обеспечить солдату бравый внешний вид. Это становилось серьезным недостатком во время форсированных маршей, на которые Франко-германская война была весьма богата. Ближе к концу войны обмундирование во многих пехотных частях сильно износилось, а командиры стали гораздо мягче смотреть на «вольности» во внешнем виде солдат. К этому подталкивала и начавшаяся зима — несмотря на ее относительную мягкость во Франции, имевшееся обмундирование сплошь и рядом не спасало от холода. В итоге немецкие солдаты пользовались всеми возможными подручными средствами — от трофейных штанов французских мобильных гвардейцев до ночных колпаков[664].

Прусский пехотинец носил на себе весьма внушительный груз — ранец со всем штатным содержимым, винтовка со штыком, патроны и шинель весили в общей сложности около 30 кг. Отсюда проистекало понятное желание облегчить себе жизнь, избавившись от всего, что не казалось безусловно необходимым. Иногда выбрасывались даже индивидуальные перевязочные пакеты, что могло иметь весьма печальные последствия в случае ранения. Если имелась возможность, ранцы сгружались на гужевые повозки. Саперный инструмент, имевшийся в роте, пехотинцы на марше несли по очереди.

Соблюдение элементарных требований гигиены во многих случаях оказывалось невозможным. Когда воды порой не хватало даже для питья, не приходилось и думать о том, чтобы регулярно умываться. Вши практически с самого начала кампании стали верными спутниками немецких солдат. Один баварский пехотинец, которому в середине сентября представился случай посмотреть на себя в зеркало, ужаснулся от увиденного: «На голове нет волос, я практически облысел. На изможденном лице растет неопрятная, косматая борода. Зубы во рту пожелтели»[665].

Для солдат и офицеров обеих сторон война не была захватывающим, хотя и полным риска романтическим приключением. Тяжелые марши, голод, холод, недостаток сна, монотонная рутина в промежутках между сражениями были их обычными спутниками. В памяти многих участников война, особенно осенние и зимние ее месяцы, осталась мрачным и зловещим эпизодом их жизни[666].

Отдельным сюжетом является история французских пленных в Германии и германских — во Франции. Первые эшелоны с военнопленными отправились на восток уже после приграничных сражений; капитуляция французской армии при Седане и Базена в Меце превратили этот поток в бурную реку, которая постоянно пополнялась после каждого крупного сражения с республиканскими армиями. Размещение, снабжение и охрана пленных превратились в нетривиальную задачу для немецких административных органов.

Необходимо в первую очередь отметить, что на положение военнопленного большое влияние оказывал его военный ранг. Чем выше был последний, тем большей свободой пользовался французский военнослужащий в Германии. Представители генералитета жили практически на положении почетных гостей, могли содержать прислугу, были хорошо обеспечены финансово и лишь слегка стеснены в своих передвижениях. Неслучайно немецкие курортные города буквально боролись за право принять пленных генералов. Офицеры также могли жить на частных квартирах в том случае, если они давали честное слово не совершать побег и не заниматься конспиративной деятельностью (по немецким данным, его нарушили около 150 офицеров, в том числе три генерала[667]). На текущие расходы им выплачивалась определенная сумма денег, зависевшая от их ранга.

Рядовые солдаты и унтер-офицеры жили в лагерях для военнопленных — крепостях внутри Германии, пустующих казармах или деревянных бараках. Во второй половине войны их число стремительно возрастало; каждое сражение с республиканскими армиями приводило к появлению тысяч и тысяч пленных. К концу 1870 г. Бисмарк предлагал королю брать меньше пленных; более гуманным предложением было обустройство лагерей на французской территории — впрочем, здесь для их охраны пришлось бы выделять значительные силы. К концу войны общее число французских пленных в Германии составляло почти 12 тысяч офицеров и 372 тысячи нижних чинов[668], а для их охраны было задействовано в общей сложности более 57 тысяч солдат[669].

Отношение немцев к французским пленным менялось в ходе войны. Первые эшелоны с пленными в немецких городах встречали с любопытством и дружелюбием. Их приветствовали как живые свидетельства побед немецкого оружия. Местами даже раздавались жалобы на то, что местные жители заботятся о французских пленных больше, чем о немецких раненых.

Немецкий журналист и писатель Пауль Линденберг, которому осенью 1870 г. должно было исполниться 12 лет, впоследствии вспоминал: «Когда в полдень звонок возвестил окончание учебы, мы знали — прибывают пленные, тюркосы и зуавы! Никто не думал об обеде. Мы ринулись к Халльским воротам и, запыхавшиеся, прибежали туда как раз вовремя. Поезд медленно подходил и в конце концов остановился на полчаса. Это были незабываемые полчаса! Двери товарных вагонов были широко раскрыты и позволяли нам видеть их живое, говорливое, пестрое содержимое, состоявшее из французских линейных солдат, зуавов и тюркосов. Со смесью смутного страха и безграничного любопытства смотрели мы на коричневые и черные фигуры, в первую очередь на тюркосов, о которых слышали самые фантастические и жуткие истории. Первым делом мы боязливо посмотрели на их плечи: ведь там должны были сидеть кровожадные кошки, которые в рукопашной прыгали в лицо противнику, выводя его из строя. <…> Вскоре началась непрерывная беготня между вагонами и близлежащими пивными. Люди приносили одну за другой кружки пива и предлагали их пленным»[670].