11 октября Национальная гвардия была разделена на две части — «мобилизованную», солдаты которой присоединялись к действующей армии, и «оседлую», предназначенную только для обороны населенных пунктов. 14 октября был принят декрет, в соответствии с которым территория на сто километров от противника переводилась на военное положение — местные жители в случае вражеского наступления должны были оказывать немцам вооруженное сопротивление, сооружать препятствия на дорогах, угонять скот и уничтожать урожай, превращая территорию в «выжженную землю». Впрочем, это, как и другие подобные распоряжения, не вызывало энтузиазма у значительной части населения и местных властей. И по мере того, как война продолжалась, «пассивное сопротивление» радикальным мерам правительства возрастало.
Французское командование стремилось охватить кольцо войск противника вокруг Парижа собственным кольцом, заставив немцев обороняться со всех сторон разом. При этом оно не тешило себя иллюзией, что необученные и плохо вооруженные «мобили» смогут противостоять противнику на поле боя. Все эти батальоны должны были рассматриваться как «легкая пехота», призванные, словами Фуришона, «не столько сражаться, сколько тревожить врага»[623]. Они фактически должны были исполнить роль партизан: мешать реквизициям противника, совершать вылазки, нападать на конвои, перерезать пути сообщения, разрушать железные дороги и мосты и т. д. Делегация в Туре несколько наивно, как показали дальнейшие события, рассчитывала, что подобные действия получат полную поддержку местного населения.
Несмотря на красивые на бумаге цифры, этот ближайший резерв оказался поначалу не слишком полезен. Выучки собранным батальонам катастрофически не хватало. Множились свидетельства о плачевном состоянии выданных мобильным гвардейцам ружей и плохом качестве патронов. По свидетельству главного сержанта Куронэ из 4-го батальона мобильной гвардии, «с 20 августа по 24 сентября мы упражнялись в стрельбе только раз и истратили на это лишь по три патрона. Неудивительно, что в первом же бою, в котором мы были поддержаны нашими товарищами из Эпернона, выяснился тот печальный факт, что множество наших было ранено своими же», и «офицеры из опасения новых случайных потерь приказали прекратить огонь»[624]. Превращение «мобилей» в настоящих солдат требовало времени, которого катастрофически не хватало.
Тем не менее, к середине октября численность мобильной гвардии была доведена до 318 батальонов, которым были приданы 128 батарей артиллерии. На 13 сентября 198 батальонов были организованы в 66 полков под командованием подполковников. В течение последующего месяца создано еще 6 новых полков (итого 216 батальонов). Из этих 72 полков десять вошли в состав регулярной армии[625].
Собранные в городах батальоны национальной (оседлой) гвардии в лучшем случае были способны отпугивать немецкие конные патрули и небольшие отряды. Некоторые из них действовали довольно энергично. В частности, национальные гвардейцы Эр-и-Луары на территории «родного» департамента в течение всего сентября вступали в многочисленные мелкие стычки с фуражирами и разведывательными отрядами неприятеля и в процессе своих перемещений встречали самый теплый прием у населения. Однако с прибытием более или менее крупных подразделений прусской армии вооруженное сопротивление было прекращено. Появление неприятеля в Шартре обошлось без инцидентов и каких-либо ответных репрессий[626]. Тем не менее, даже подобные скромные результаты признавались удовлетворительными. Они, по крайней мере, должны были исключить повторение случая с Нанси, который был занят без боя и обложен контрибуцией отрядом прусских улан из 150 человек[627].
Унаследованные от Второй империи военные округа были сохранены и объединены в четыре больших региональных командования с центрами в Лилле (генерал Бурбаки), Ле-Мане (генерал Орель де Паладин), Бурже (генерал Поле) и Безансоне (генерал Камбриэль). Именно в этих центрах были сосредоточены усилия по формированию новых регулярных армий[628]. Бурбаки при этом отказался от верховного командования силами провинции. Его назначение в северные департаменты было продиктовано его же идеей развить наступление на Седан, где «находится огромное количество принадлежащей нам артиллерии»[629]. Делегация также предприняла в середине октября попытки сообщить Базену в Мец информацию о том, что в крепости Лонгви остались нетронутыми порядка 800 тыс. рационов, чтобы побудить его прорваться в этом направлении. Однако Базен, как известно, предпочел капитулировать, а Бурбаки был встречен в Лилле враждебно.
После рассмотрения «плана Трошю» Гамбетта сообщил Фавру 19 октября, что в Лионе, Безансоне, Бельфоре и на Западе Франции собрано более 200 тыс. человек. Но он откровенно признавался, что имеющиеся там «войска недостаточно стойки и не имеют хороших командиров», чтобы начать наступление[630]. Несмотря на громкие публичные заявления, Гамбетта с самого начала осознавал, что формируемые им силы могут сыграть в лучшем случае вспомогательную роль. Последние боеспособные войска, оставшиеся от армии Империи, были заперты в Париже. Воссоединение с ними, таким образом, было жизненно необходимым, дабы они могли составить ядро новой национальной армии. Гамбетта заявлял Фавру, что, «несмотря на воодушевление городов, сельские районы остаются неизменно очень пассивными». Но он верил, что ситуация изменится, когда «мы соберем армию». «Нужно со всей осмотрительностью и упорством вести с Пруссией войну на изматывание, и мы заставим ее признать, что, продолжая войну, она не увеличивает шансы на успех, а наоборот, рискует лишиться плодов своих побед», — писал Гамбетта[631].
Правительство продолжило объявленный с началом войны призыв рекрутов 1870 г. Однако его реализация с середины сентября отмечена рядом сложностей. Занятые противником департаменты поначалу остались не охвачены призывом. К середине октября было призвано лишь 120 тыс. человек, что было существенно меньше ожидаемого. 29 сентября призыв был распространен на всех несемейных от 21 до 40 лет, записанных в национальную гвардию. Наконец, 2 ноября запись в национальную гвардию была распространена и на женатых мужчин. Последние составили своего рода территориальные войска в тылу действующей армии, организованные властями департаментов в «легионы». На завершающем этапе войны некоторые из них даже приняли ограниченное участие в боевых действиях. Контингент «мобилизованной» гвардии насчитывал теоретически 578 тыс. человек, из которых в конечном счете 490 тыс. поступило под начало военных властей и еще 88 тыс. осталось в департаментах[632]. Однако учитывая, что возможности правительства по их военной подготовке, вооружению и обмундированию были крайне ограничены, реально можно было рассчитывать лишь на 260 тыс. из них[633].
Привлеченные ресурсы позволили на регулярной основе формировать все новые армейские корпуса. К концу октября самый боеспособный 15-й корпус насчитывал 60 тыс. человек и 128 орудий, 16-й — 35 тыс. человек и 120 орудий. В течение ноября были организованы 17-й, 18-й и 20-й корпуса и начато формирование 21-го и 22-го (последний — в северных департаментах Франции). Эти два корпуса наряду с 23-м были готовы к боевым действиям в течение декабря 1870 г. В январе к ним добавились 24-й и 25-й, а также начали свое формирование 19-й и 26-й. Каждый корпус состоял из трех пехотных дивизий и, в ряде случаев, одной кавалерийской дивизии. Все корпуса обеспечивались собственным артиллерийским резервом[634]. Стремительный рост числа формирований стал неразрешимой головной болью для воссозданной интендантской службы. Несмотря на все масштабные усилия, жалобы на недостаток и качество обмундирования и снаряжения неисчислимы. Мобилизация гражданских медиков и аптекарей обеспечила войска минимальным уровнем необходимой медицинской помощи. Организованные в тылу госпитали могли вместить до 100 тыс. пациентов[635].
