Однако по другую сторону линии фронта все было еще хуже. В Париже правительство «национальной обороны» действовало в условиях постоянной угрозы революции. По сути, положение Трошю в этом плане мало чем отличалось к концу года от положения Наполеона III. За пределами оккупированной немцами территории энергичные молодые лидеры, стремившиеся продолжать войну любой ценой, находили все меньше поддержки. За их действиями скептически наблюдали другие члены правительства, а местные власти нередко просто игнорировали их распоряжения.

21 декабря Трошю попытался совершить еще одну вылазку, атаковав германские позиции в районе Ле Бурже. В столице была получена информация о приближении Северной армии, и надежды на прорыв блокадного кольца вновь ожили. Две мощные колонны французской пехоты атаковали деревню с разных сторон; артиллерийскую поддержку им оказывал, в том числе, импровизированный бронепоезд[1083]. Сначала французам удалось ворваться в Ле Бурже, однако внутри деревни закипели ожесточенные уличные бои, а к ее гарнизону вскоре подоспели подкрепления. Большую роль в сражении сыграла прусская артиллерия. После полудня французы вынуждены были признать свою неудачу и отступить.

Очередная неудача усугубила кризис в осажденной столице. Нарастало недовольство жителей города, усиливались трения в правительстве. В середине декабря было подсчитано, что продовольствия хватит еще примерно на месяц. Тем временем немцы сделали очередной ход.

В течение декабря Вильгельм I все настойчивее требовал начать обстрел Парижа. Голоса противников бомбардировки постепенно смолкли. Только Блументаль продолжал сопротивляться, требуя, чтобы обстрел по крайней мере ограничили фортами, не затрагивая городские кварталы[1084]. 23 декабря командующим осадной артиллерией был назначен Гогенлоэ-Ингельфинген. Последний принял свое назначение с неохотой; он был в курсе всех интриг и в большей степени опасался не противника, а своих же сослуживцев: «Даже если бы Господь спустился с небес, ему не удалось бы примирить разные точки зрения в Версале»[1085]. Прибыв на место, он, однако, развернул бурную деятельность. В его распоряжении находилось около двухсот тяжелых орудий; сооружение позиций для батарей было почти завершено, оставалось только обеспечить регулярный подвоз боеприпасов. Это удалось с помощью чрезвычайных мер по мобилизации всего доступного гужевого транспорта. Гогенлоэ-Ингельфинген с самого начала выговорил себе независимую позицию и был подотчетен только лично монарху; это предоставило ему требуемую свободу рук.

Утром 27 декабря 67 германских тяжелых орудий начали обстрел форта Мон-Аврон к востоку от Парижа. На следующий день французский гарнизон, понесший тяжелые потери, покинул укрепление. Этот обстрел рассматривался немецкими военными как успешная прелюдия к бомбардировке города. Для достижения полной внезапности по Версалю были распространены слухи о том, что главный обстрел начнется не раньше середины января[1086].

5 января германские орудия открыли огонь по фортам к югу от Парижа и по южной окраине французской столицы. Французы ответили контрбатарейным огнем, который наносил немцам немалый урон. Тем не менее, их форты спустя некоторое время были вынуждены замолчать. Это позволило немцам выдвинуть позиции батарей вперед; в середине января снаряды стали все чаще падать на южные районы Парижа. Трошю направил протест, заявив, что отмечены попадания немецких снарядов в госпитали; на это был дан язвительный ответ, гласивший, что, как только германская артиллерия придвинется поближе, она будет вести более прицельный огонь и постарается избежать подобных инцидентов[1087]. 21 января после переброски дополнительных осадных орудий, высвободившихся в связи с капитуляцией Мезьера, начался обстрел на северном фронте. За ним должен был последовать штурм Сен-Дени, однако война закончилась раньше, чем этот план был реализован.

Ежедневно на город падало около трехсот немецких снарядов. Как и предсказывал шеф Большого генерального штаба, ущерб от обстрела был небольшим. Его жертвами стали, по некоторым оценкам, около тысячи человек, большинство — из состава гарнизонов фортов[1088]. На моральный дух осажденных парижан он не повлиял никак, зато дал французской пропаганде лишний повод обличить «германских варваров». Обстрел фортов оказался несколько более эффективным, однако и он не имел большого смысла. Единственным значимым последствием всей операции был некоторый подъем боевого духа германских войск. Самым верным и надежным союзником немцев оказался голод. По подсчетам исследователей, по сравнению с предыдущими годами смертность в Париже выросла более чем на 40 тыс. человек[1089]. В конце сентября в Париже умирало около 1300 человек в неделю, в середине января — уже 4400[1090]. Речь, конечно, шла не о голодных смертях как таковых, а об избыточной смертности от болезней в результате недоедания.

Конфликт между Бисмарком и Мольтке завершился только в конце месяца. Предпринятая перед этим прусским кронпринцем попытка примирить антагонистов, устроив им личную встречу, полностью провалилась[1091]. 25 января увидели свет два королевских приказа. Шефу Генерального штаба предписывалось воздерживаться от вмешательства в политические дела и подробно информировать канцлера о состоянии военных операций. «Мы все были возмущены, — писал Бронзарт, — что давно подготавливавшийся удар по генералу Мольтке был нанесен в тот момент, когда, ввиду скорого завершения войны, надеются обойтись без таланта шефа Генерального штаба <…> Генерал Мольтке, которого потомки причислят к величайшим полководцам всех времен, падет жертвой талантливого, но внутренне подлого человека, который не успокоится, пока не станет мажордомом, раздавившим всех, кто пытается пользоваться заслуженной властью»[1092]. Мольтке был глубоко потрясен и отправил королю меморандум, в котором требовал соблюдения принципа военного единоначалия и заявлял в противном случае о готовности «передать соответствующие полномочия и связанную с ними ответственность канцлеру»[1093]. Ответа он так и не получил — окончание войны позволило королю замять вопрос.

Усталость от войны во Франции нарастала гораздо быстрее, чем в Германии, особенно среди сельского населения. Французские крестьяне, оказавшиеся в районах боевых действий, не горели желанием уничтожать свое жилье и посевы, строить баррикады и вступать в неравные схватки с противником. Порой они охотнее отдавали продовольствие немцам, чем своим соотечественникам — первые, по крайней мере, исправно платили за все приобретенное. Усталость от войны проявлялась в зимние месяцы и в действиях французских солдат: после очередного поражения значительная часть из них нередко попросту разбегалась, не видя смысла дальше терпеть тяготы войны. Несмотря на все усилия, Гамбетта так и не смог по-настоящему мобилизовать французскую нацию на борьбу с врагом. Нация желала мира, и совсем скоро ее правители смогли в этом убедиться.

В начале декабря после сражения под Орлеаном Луарская армия разделилась на две половины, одна из которых стала отступать на запад, а вторая — на восток. Орель был отстранен от командования. Во главе новой (так называемой Второй) Луарской армии был поставлен генерал Шанзи, во главе Восточной армии — Бурбаки, прибывший с севера. Как и следовало ожидать, оба командующих сразу же получили приказ перейти в наступление и отбить Орлеан. Генералам стоило немалого труда убедить Гамбетту в том, что это попросту невозможно.