В отчаянии Гамбетта едва не запустил печатный станок для выпуска бумажных ассигнаций под гарантии доходов от железных дорог, но это решение было заблокировано его консервативными финансовыми советниками. Делегация в Туре была вынуждена обратиться к критикуемой самими республиканцами практике внешних заимствований, разместив при посредничестве банкирского дома Моргана в Лондоне займ в 250 млн франков. Правительство в Париже немедленно подвергло это решение суровой критике, утверждая, что Делегация во главе с Гамбеттой не имела для этого необходимых полномочий. Как отмечает Э. Катценбах, подлинной мобилизации экономики проведено не было: «Экономическая история войны в провинциях была историей осторожности, благоразумия и упущенных возможностей»[1005]. Правительство предпочитало избегать в вопросах финансов всякого принуждения, что резко контрастировало с решительностью его декретов. Между теорией и практикой «национальной обороны» зияла пропасть.
Отдельную проблему составляло развертывание военного производства. Комиссия по делам вооружений Жюля Лекена, призванная централизовать практику закупок оружия и боеприпасов за границей, вынуждена была признать свое бессилие. Комиссии департаментов продолжали свою активную независимую деятельность, и французские закупщики лишь неоправданно взвинчивали цены иностранных поставщиков, по сути конкурируя друг с другом.
Тем не менее, артиллерийское управление под началом генерала Шарля Тума смогло достичь весьма впечатляющих результатов. На 17 сентября за пределами Парижа, Меца и Страсбурга у французов оставалось всего 6 батарей (5 — в Алжире). В распоряжении республиканских властей осталось только 13 из 21 полковых артиллерийских депо. Однако с 17 сентября 1870 г. по февраль 1871 г. на их базе были сформированы 162 батареи (включая конные и смешанные). С учетом закупленного за границей и двадцати батарей митральез новая армия получила 238 батарей (1404 орудия), в состав которых входили 46 тыс. человек и 42 тыс. лошадей[1006].
Однако дефицит опытных артиллеристов продолжал ощущаться, составляя к концу 1870 г. не менее 3 тыс. человек. В результате боевых действий были потеряны (не считая интернированных в Швейцарии) всего 86 орудий. Как отмечал сам Тума, несмотря на все усилия, в формируемых корпусах на 1 тыс. человек приходилось только два орудия. Это считалось явно недостаточным, с учетом того, что аналогичный показатель применительно к Рейнской армии был в два раза выше[1007].
Предпринимались также энергичные усилия по воссозданию парка митральез. В середине октября на заводе в Нанте оставалась одна-единственная батарея. Еще одну планировалось получить 25 октября и затем выпускать по одной в неделю. Фабрика Петена должна была поставить три батареи к 23-му и затем выпускать по три орудия в день. На складах оставалось также порядка 80 тыс. винтовок Шаспо, ежедневное производство которых на трех заводах можно было довести до 1 тыс. штук. Запас патронов для Шаспо составлял 7 млн штук, их производство силами 17 мастерских поначалу не превышало 3 млн в неделю, а затем еще больше упало из-за нехватки сырья[1008].
В Бурже, Тулузе, Тулоне и Бордо были организованы новые заводы по производству взрывчатки и боеприпасов[1009]. Это позволило вывести производство патронов для Шаспо в ноябре до 4 млн в неделю, 5 млн — в январе и 6,5 млн — к февралю. Помимо мощностей, задействованных под эгидой артиллерийского управления (они дали в течение войны 80 млн патронов), были широко задействованы также ресурсы флота и мастерские, организованные министерством общественных работ. К февралю 1871 г. первые обеспечивали 930 тыс. патронов в день, мастерские флота — 300 тыс. в день, министерства общественных работ — еще 400 тыс. в день, плюс частные заказы. Итого получалось почти 2 млн патронов Шаспо в день[1010].
К концу войны Делегация смогла также создать намного более эффективную и разветвленную службу военной разведки, нежели та, что действовала при Империи. Организация новой службы разведки была доверена инженеру Жозефу Кувино, занимавшемуся до войны гидрографическими работами. Встав во главе «бюро разведки», он в короткий срок сумел добиться немыслимой для Второй империи централизации в сборе информации о положении и численности немецких войск, поступавшей как от военных, так и от гражданских служащих. Сведения префектов и других представителей гражданской администрации, как правило, были неточны или прямо ошибочны, однако систематизация информации, поступившей из многих источников, давала удовлетворительные результаты и позволяла отслеживать перемещения противника. Командующие армейскими корпусами получали необходимые сводки о местоположении и составе немецких войск на регулярной основе.
В начале января 1871 г. Кувино было дополнительно принято решение о создании «корпуса регулярных разведчиков» майора Одуля численностью в 200 человек, призванных действовать в зоне боевых действий на территории шести оккупированных департаментов. Более глубокую разведку, следуя за противником на марше, должны были осуществлять 300 кавалеристов под началом командира эскадрона Вердаэля. Поток информации ежедневно перепроверялся и обобщался в докладе министру. Предметом особой гордости Кувино служила специальная таблица, где были графически представлены все немецкие полки и дивизии на французской территории, их примерная численность и количество орудий. Допросы пленных позволяли дополнить и актуализировать картину. Дополнительно анализировались немецкая, австрийская и русская пресса[1011].
Несмотря на свой откровенно импровизированный характер, новая служба успела достичь определенных успехов. Если верить Фрейсине, один из агентов Кувино действовал непосредственно в немецкой ставке в Версале, другому удалось в декабре 1870 г. выкрасть план осадных работ вокруг Парижа[1012]. Еще одной относительно успешной сферой деятельности стало разрушение телеграфных линий и путей сообщения в тылу противника, для чего было задействовано достаточно большое число агентов бюро, чтобы «достигать своей цели на более или менее длительный срок на множестве линий»[1013].
При этом с самого начала войны Францию охватила подлинная шпиономания. В ряде случаев, охотясь за «прусскими шпионами», крестьяне просто сводили давние счеты с неугодными. Случай подобного жестокого линчевания в одной из деревушек в департаменте Дордонь стал широко известен и привел к специальному расследованию[1014]. Правительство осуждало случаи самосуда, но своими распоряжениями о высылке немцев подливало масла в огонь подозрений. Это, впрочем, не отменяло того, что ряд прусских агентов действительно был изобличен и расстрелян в июле-августе 1870 г.[1015] Повальная шпиономания стала существенной проблемой для эффективной деятельности французской же разведки, что неоднократно констатировалось на официальном уровне. Эмиссары, отправлявшиеся из Тура с заданием действовать непосредственно среди немецких войск, из-за недостаточной координации в большинстве своем задерживались на французских же аванпостах[1016]. После содержания под стражей многие из них уже были непригодны для продолжения своих заданий.
Характерный пример: молодой инженер Марсель Жозон был одним из тех, кто в начале октября выбрался с оккупированной территории, чтобы записаться в формируемые республиканские армии. Самые большие опасности поджидали его и его спутников на свободной от немецких войск земле. Несмотря на наличие пропуска, на территории Шампани они подвергались задержанию и форменному допросу почти в каждой деревне. Жозон раздраженно записал в своем дневнике: «Невозможно себе представить что-то более жестокое и подозрительное, чем напуганного крестьянина. Эти национальные гвардейцы в синих блузах, готовые броситься спасаться при появлении пруссака, трепещущие от одной только мысли о них, безжалостны в отношении французов и без колебаний расправятся на основании одного только подозрения»[1017].
