У пожилого человека полголовы от лба до затылка было выстрижено наголо под машинку, а на другой половине сохранились гладко зачесанные длинные волосы.

Хунвэйбины наперебой стали рассказывать, что три дня назад в какой-то средней школе был отпечатан на гектографе ультиматум — отказаться от проборов, но нашлись негодяи, которые решили сохранять прическу с пробором, и их специальный патруль, выставленный на одном из перекрестков, стриг в наказание вот таким образом.

— Он будет так ходить десять дней! Мы проследим за этим!

Неподалеку находился прежде знаменитый сычуаньский ресторан. Перечные блюда этой провинции славятся в Китае. На большую улицу ресторан выходил узким коридором, все помещения располагались в глубине. Я свернул туда не столько для еды, а чтобы опомниться от происходящего, и ошибся. Вход был уже заклеен проклятиями против управляющего, которого называли «контрреволюционным элементом». «Сукины дети! Немедленно откажитесь от своих 5 процентов! Да здравствует государственный контроль!»

Ресторан был смешанным, государственно-частным предприятием. Неожиданно хунвэйбины потребовали фактически ликвидации капиталистов, которые по-прежнему получали от государства фиксированные 5 процентов на вложенный капитал в качестве выкупа. Эти выкупные выплачивались уже много лет, и конца им не было видно. Теперь хунвэйбины требовали положить этому конец…

Я шагнул внутрь. Поперек коридора висело полотняное объявление: «Столовая для хунвэйбинов и революционных масс». Под ним полная старая женщина, «украшенная» нагрудным знаком «эксплуататорский элемент», копошилась с метлой.

Меню из десятков блюд было сорвано и заменено стандартным: капуста, лапша, маньтоу. На раздаче рядом с поварами дежурили хунвэйбины. Здесь можно было поесть очень дешево — за несколько копеек — неаппетитную и скверно пахнущую прошлогоднюю капусту, черную лапшу, серое маньтоу. Большинство старалось все же взять себе что-нибудь подоброкачественнее. Я стал в очередь, где продавали холодное рубленое мясо. Курицу, баранину, свинину подавали на блюдечках, крохотные порции. Мясо было приготовлено отлично.

— Положите побольше, пожалуйста! — попросил я с полной готовностью заплатить, но раздатчица вдруг остановилась в смущении, ибо дело было не в деньгах. Немедленно рядом с ней появился мрачный парень с красной повязкой.

— Иностранцу можно! Накладывай, — распорядился он.

Мне положили грамм сто пятьдесят мелкорубленой курицы, и я понял: размеры порций контролируются хунвэйбинами. Только сейчас я увидел над раздаточной плакат: «Слушаться председателя Мао! Быть экономным в еде! Не обжираться!»

В этой очереди стояло немало рабочих. На модернизированных предприятиях заработок выше, и они, конечно, могли себе позволить кусочек курицы. Лица людей были мрачными.

С закуской в руках я подошел за пивом. Китайское пиво очень вкусное и крепкое, напоминает лучшие немецкие марки. С удивлением я обнаружил, что вместо кружек пиво наливают в стаканы.

— Дайте мне кружку, — попросил я.

Около бочки, разумеется, стоял контролер с повязкой. Осмотрев меня, хунвэйбин согласился.

— Иностранцу можно…

Мне единственному налили кружку пива. Остальные получали стакан, и ни капли больше. А до этого в Китае всегда пили кружками.

Решив, что впечатлений у меня от нового этапа «культурной революции» вполне достаточно для одного дня, я сел в автобус, направлявшийся в район моего университета. На одной из остановок в автобус ворвался патруль хунвэйбинов. Их было человек пятнадцать. Грубо проталкиваясь, они бесцеремонно осматривали пассажиров и прицепились к моему соседу.

Это был человек лет сорока, уже начинающий лысеть. Его редкие волосы были аккуратно разделены пробором, на коленях у него лежал потертый портфель.

— Сюда! — сделал знак остальным юнец, который шел первым, и в ту же минуту вокруг нас образовалось плотное кольцо. — В какую эпоху ты живешь, сволочь? — заорал юнец на пассажира и, вцепившись рукой ему в волосы, запрокинул его голову назад. — Ты забыл, что живешь при Мао Цзэ-дуне! Носишь буржуазный пробор и портфель таскаешь, кровопийца! Обуржуазился, проклятый перерожденец! Забыл про культурную революцию! — Для вящей убедительности хунвэйбин пару раз стукнул пассажира головой о дюралевую раму окна. — Почему не подстригся до сих пор?

— Я был очень занят… Все время собрания, не успеваю… — лепетал трясущимися губами побелевший от страха пассажир.

— Предупреждаем тебя последний раз! Не то худо будет! — пригрозил ему командир патруля.

На следующей остановке хунвэйбины вышли. Дрожащей рукой мой сосед поправил встрепанные волосы, стараясь сгладить злополучный пробор. Мы сошли с ним у университета — возможно, он тут и работал.

Дни бегут. «Культурная революция» из стен университетов и институтов переместилась на городские улицы. Не за горами уже и мое возвращение на родину. Мои планы приобрести нужные китайские книги оказались под угрозой. Книжные магазины стали главным объектом деятельности хунвэйбинов. Попытаюсь съездить на Люличан, решил я, может, там повезет.

Люличан — это уголок старого Пекина, славящийся уже чуть ли не три века своими книжными рядами. Много букинистов и антикваров, там находится и знаменитая «Жунбаочжай» — мастерская несравненных репродукции национальной живописи — «гохуа».

В автобусе школьницы, сменяя друг друга, читали пассажирам цитаты Мао Цзэ-дуна. Потом пели, призывая пассажиров подтягивать, и усталые люди, ехавшие с работы, подпевали. Молодой рабочий, скорее для видимости, шевелил губами, выдавливая слова, воспевающие «великого кормчего».

— Товарищ, что же вы не поете? — вдруг спросила его сидевшая рядом женщина.

— Пою! Пою! — поспешно ответил он и запел еще громче.

Вдруг, резко раздвинув пассажиров, ко мне подошла девушка с красной книжкой, формой напоминающей блокнот. Стоя напротив, она принялась читать звонким голосом цитаты Мао, время от времени вскидывая на меня глаза, а потом пошла шпарить наизусть, глядя в упор.

Выйдя на Люличан, я первым делом отправился в магазин «Жунбаочжай». Мне повезло — открыт. Вхожу, но что я вижу? Исчезло все: и книжные закладки, расписанные мастерами миниатюры, и длинные настенные свитки с птицами, цветами, пейзажами, и даже картины о новой жизни после Освобождения. Ничего этого нет. Ни быта, ни строительства, ни патриотизма, ни традиций. Зато повсюду литографии прищурившегося, улыбающегося, пишущего, курящего Мао Цзэ-дуна. Он и солнце, он среди солдат, и всюду он на вершине. Много плакатов с изречениями Мао Цзэ-дуна. Сохранился, правда, прилавок, где можно купить тушь, краски и кисти — они, очевидно, отнесены к предметам первой необходимости, как средство для изображения Мао Цзэ-дуна!

Огорченный, я зашагал по Люличан дальше. Антикварный магазин закрыт. Магазин китайских старых книг закрыт. Еще один букинистический закрыт, ювелирный тоже. Еще и еще вижу я закрытые, обклеенные шельмующими лозунгами двери. Вот магазин эстампов, где я так любил бывать! Сквозь стеклянную дверь стараюсь заглянуть внутрь: нет, тут пока ничего не разгромлено. Скульптуры и керамические фигурки стоят на полках, а эстампы свалены грудой в угол. Я покупал их после каждой стипендии.

Да, Люличан выглядел так, словно над ним пронесся ураган.

Кривыми переулками, где, пешеходу нелегко разойтись с велорикшей, я прошел на Дачжалар. Снова торговые ряды — женское платье, обувь, детские товары, старинные аптеки, оптика, да и чего только нет! На витрине обувного магазина ультиматум: «Снять буржуазные модели! Убрать идейно гнилую продукцию!» «Революционные массы, долой кожаные ботинки! Откажемся от нравов эксплуататорских классов!»

Захожу в универмаг. На прилавках «охранительные» объявления: «Идейно гнилой товар снят с продажи». Под стеклом витрин обращения: «Товарищи революционные покупатели! Если вы обнаружите плохие, идейно не выдержанные товары в нашем магазине, просьба высказать ваше драгоценное для нас мнение».