— Канцелярии запрещено брать машины. Гараж взят под контроль хунвэйбинами, — коротко поясняет Сюй.

— Какими хунвэйбинами?! — Ма ничего не понимает.

— В университете созданы два отряда хунвэйбинов. Как, ты этого не знаешь?

Ма потрясен. Какие перемены!

В такси Сюй вежливо осведомляется у меня, как прошла поездка. Ма не дает мне раскрыть рта и восторженно тараторит без умолку сам.

— Очень, очень хорошо! Были в Яньани — революционной базе. Осмотрели все места, где жил и работал председатель Мао… Я везу товарищам памятные значки, фото и конверты с марками, на них очень красиво изображен председатель!..

— А мы видели председателя на Тяньаньмэне… Два раза!

На лице Ма отчаяние.

— Это только я видел два раза, — гордо говорит Сюй. — А есть такие, кто видел его три раза. Председатель Мао здоров, очень здоров!

— Как я отстал от вас всех! — с горечью проговорил Ма.

— Но зато ты побывал в Яньани, — утешал его Сюй.

Сюя так и распирало от желания рассказать Ма новость. Его не могло удержать от этого даже мое присутствие.

— Председатель Мао призвал революционную молодежь создавать отряды хунвэйбинов, чтобы защитить его от врагов и сохранить красный цвет нашего государства, — сообщил он. — У нас сначала возникло больше двенадцати отрядов, но они вскоре объединились, и теперь у нас два крупных отряда — отряд «Цзинганшань»[5] и отряд «Маоцзэдунизм».

— Какое между ними различие?

— Большое. Во-первых, в них входят ребята с разных факультетов, а во-вторых, у них различен боевой дух…

— Ты тоже вступил в отряд? — перебил его Ма.

— Пока нет. Ты же знаешь — я член партии. А нас не берут без испытательного срока…

Воцарилось молчание, такое красноречивое, что я не выдержал и оглянулся на Ма. Впившись пальцами в колени, Ма глядел в одну точку. Мысль его лихорадочно работала — ведь он тоже был членом партии.

— Это ужасно, что я так долго не был в Пекине! Как я завидую вам всем, кто видел председателя Мао! — проговорил он наконец, и в голосе его звучала растерянность.

— Я прохожу испытательный срок при отряде «Цзинганшань», — оживился Сюй. — После выборов комитета культурной революции мы поочередно возглавляем канцелярию — я и еще двое товарищей. Я вынужден был работать с комитетом культурной революции, иначе было нельзя, — извиняющимся тоном объяснил Сюй. — Наш отряд хоть кое с чем и не согласен…

— А кто же выступает против комитета? — не в силах скрыть волнения, выспрашивал у него Ма.

— Отряд «Маоцзэдунизм». Они хотят разогнать комитет.

— Что происходит на филологическом?

— Большинство поддерживает отряд «Маоцзэдунизм». Первый и второй курсы — самые активные.

Слабо освещенные вечерние улицы китайской столицы, омытые дождем, были малолюдны. Мы проехали через весь город, почти не останавливаясь. Вот и университетские ворота.

— А-а-а-а! — ворвался внутрь машины рёв толпы.

Десятки лиц заглядывали к нам в окна, десятки рук схватились за корпус маленькой машины.

— Не шевелись! — сказал мне Сюй.

Вместе с Ма они высунулись в боковые дверцы и закричали во все горло:

— Машина канцелярии по работе с иностранцами! Пропуск утвержден комитетом культурной революции!

В толпе молодежи я видел не только студентов, но и много школьников.

Сюй отчаянно махал в воздухе какой-то бумажкой. От проходной военным шагом подошли двое с красными повязками и значками с изображением Мао Цзэ-дуна на груди.

— Дайте дорогу, — сделал знак рукой один из них, узнав Сюя.

Машина медленно въехала на главную аллею и направилась к общежитию.

Не успели мы поставить в комнате сумки и чемоданы, как Ма, посоветовав мне отдыхать, сам тут же ушел. Ночевать он не вернулся.

Утром я зашел в канцелярию: в столовой мне не дали завтрака — там не знали, что я приехал.

— Не волнуйтесь, все постепенно наладится, — успокаивали меня сотрудники. — Сейчас все очень заняты — культурная революция! Главное — поменьше суеты и шума.

От завхоза Вана я узнал, что университет охраняют хунвэйбины, что они — люди молодые и могут кое в чем ошибиться. Постепенно они ко мне привыкнут, будут знать в лицо. А сейчас возможны недоразумения.

— Я отсутствовал каких-то две недели, а изменения за это время произошли большие — хунвэйбины, всюду — новые лозунги, новые дацзыбао, новые изречения Мао Цзэ-дуна. Куда ни взгляни, только один Мао Цзэ-дун…

— Нет, почему же, есть еще Линь Бяо, — осторожно заметил Ван и показал на парадный плакат с его высказываниями, на котором типографией был воспроизведен почерк «ближайшего соратника».

— Вообще я не понимаю, зачем надо вешать повсюду все эти изречения?

Ван, почувствовав, что надо «давать отпор», сказал внушительно:

— Сочинения председателя Мао столь глубоки, что постигать их надо ежедневным изучением на протяжении двадцати лет. Только тогда можно научиться правильно применять идеи председателя Мао! Так считает наша партия.

На этом наш разговор окончился.

В университете было тихо и безлюдно. Я шел по усыпанному клочками бумаги парку, по коридорам из дацзыбао, скрывающих цветущие кустарники аллей. Лишь изредка встречал я одиноко бредущие фигурки студентов. «Куда же девались революционные массы?» — не без иронии подумал я. Начал читать дацзыбао. Они висели теперь друг против друга: одни принадлежали отряду «Цзинганшань», другие — отряду «Маоцзэдунизм». Между ними шла яростная перепалка. Просто удивительно, как выдерживала бумага столько брани, истерического визга. Такого мне еще никогда не доводилось читать.

Центральное место занимали объявления о собраниях, судилищах и выездах на «революционные операции». Мне стали понятны тишина и безлюдье на территории университета: хунвэйбины спозаранку выезжали в город на «революционные операции».

Бегло проглядев заголовки, я понял, как изменился тон дацзыбао за последний месяц. Помимо того, что они стали грубее и ругательнее, они призывали к действию: Искоренить! Разбить! Подавить! Уничтожить! Выволочь! Разоблачить! Разгромить!

В одной из дацзыбао «маоцзэдунистов» под невинным заглавием: «Великий вождь Мао Цзэ-дун учит нас быть бережливыми и экономными» — авторы дацзыбао из соображений «бережливости» и «верности идеям Мао Цзэ-дуна» требовали скорейшей — до 1 сентября — физической ликвидации всех осужденных в ходе «культурной революции» лиц. Они требовали «немедленного и скорого суда революционных масс» над «врагами внутри университета». Эта же дацзыбао призывала отдать все силы подготовке «революционной термоядерной войны», целью которой будет «вычищение трех нечистей: американского империализма, современного ревизионизма и реакции». Начинать же рекомендовалось с «современного ревизионизма»!

«Десять вопросов к товарищу Лю Шао-ци», — прочитал я далее и остановился. Появление чьей-либо фамилии в дацзыбао, даже если обвинение — сплошной вздор, очень скверный знак. Другое дело речи, которые произносят Цзян Цин, Чэнь Бо-да и Чжоу Энь-лай. Они занимают целые стенды, фамилия — из уважения к «революционности» оратора — пишется красным или в красной рамке. А здесь к Лю Шао-ци обращались с ядовитыми вопросами.

Председателя КНР спрашивали, как случилось, что он послал «рабочие группы» «подавлять культурную революцию» и как он намерен ответить за это преступление перед «революционными массами»? Почему его жена ездила в Индонезию в юбке и серьгах и даже надела колье?.. Почему в своей статье о работе коммуниста над собой на десять цитат из Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина он только один раз цитирует Мао Цзэ-дуна, тогда как «идеи Мао Цзэ-дуна — это вершина марксизма-ленинизма, и его следует цитировать не в пропорции один к десяти, а в десять — сто — тысячу и десять тысяч раз больше».

Это было только начало кампании, и Лю Шао-ци еще называли «товарищем». Но выступление это не было ни одиночным, ни случайным. В университете были сняты портреты «председателя Лю», которые раньше пользовались почти тем же статусом, что и. портреты самого Мао Цзэ-дуна.