Сама Яньань — небольшой городок с очень красивой пагодой — стоит на слиянии двух горных речек. Пейзаж в этом районе куда веселее: воды больше, горы покрыты зеленью низкорослых деревьев и кустарников, внизу — сады, великолепная кукуруза и китайское просо.
В течение десяти лет город являлся центром, откуда Мао Цзэ-дун осуществлял свое руководство. Кроме всяких выставок, памятных мест и музеев нам показали и стариков, помнивших встречи с ним.
Экскурсовод много и долго говорил о мудрости председателя Мао, о его близости к народу, о том, что при обсуждении вопросов о сельском хозяйстве он совершил историческую прогулку в ближайшую деревню. Затем выступил старик-крестьянин и опять говорил восторженными словами о встрече с председателем — это случилось давно, еще в начале сороковых годов, — но ничего конкретного тоже не сказал.
Пришлось спрашивать самому:
— Где вы встретили Мао Цзэ-дуна?
— Я пошел в горы собирать траву, — сказал старик, — а навстречу мне по горной тропинке идет необыкновенный человек! Я не знал тогда, что это сам великий председатель Мао, я думал, это кто-нибудь из важных ганьбу[4], поскольку мы знали, что ЦК партии расположился в пещерах недалеко от нашей деревни.
— Он был один?
— Он шел один, а сзади было несколько бойцов, но далеко позади.
— И вы с ним говорили?
— Да. Я не знал, несчастный человек, что это сам председатель Мао.
— А что именно он вам сказал? Вы не забыли его слова?
— Как я мог забыть?! Все помню.
— Повторите, пожалуйста.
— Председатель спрашивал, а я отвечал. Он спросил, сколько у меня в семье ртов и сколько нужно зерна на каждый рот, чтобы дожить до весны, спросил, что я сею и какой получаю урожай. Потом он попрощался со мной и пошел обратно…
Мао Цзэ-дун жил замкнуто, не общаясь с простыми людьми. Интересовали же его в этом случае, вероятно, размеры налогообложения. Он хотел брать с крестьян такой налог, чтобы получить максимальное количество зерна. Поэтому и стремился выяснить размеры минимума, необходимого для поддержания жизни человека. Минимум этот был невысок, потому что весной и летом пищу крестьян составляли зелень, овощи и плоды. Зерно, которое выдерживает хранение и транспортировку, было незаменимо для крестьянского питания только в зимний период.
Если в яньаньские годы тяжелое положение как-то оправдывало политику максимальных изъятий продукции, то сохранение подобной системы сейчас выглядело какой-то экономической дикостью. А между тем дело обстояло именно так.
«Идеи» Мао Цзэ-дуна сложились в Яньани, не без гордости говорили местные экскурсоводы. Скоро и воочию я убедился, что с тех лет маоистская политика в деревне осталась неизменной. Узнал я об этом уже не в Яньани, а в соседней провинции, куда наша группа попала после посещения Лояна и Чжэнчжоу.
В Лояне наша группа осматривала крупный тракторный завод, построенный с помощью. Советского Союза. И в парткоме, и в цехах, и директору, и рабочим я задавал вопрос: «С какого года вы здесь работаете?» Ответы варьировались незначительно: либо с 1961 года либо с 1962 года. Никто из двенадцатитысячного заводского коллектива советских людей в глаза не видал. А ведь завод начал работать еще в 1958 году. На нем трудился большой коллектив бок о бок с советскими специалистами. Специалисты уехали, а куда делись те, кто работал вместе с ними? Те, кого они выучили? Неизвестно. В огромном Китае эти люди исчезли бесследно.
В Лояне, а затем в Чжэнчжоу до нас начали доходить вести о важных событиях, происходящих в Пекине. На пленуме ЦК КПК была одобрена «культурная революция». Все местные дацзыбао сообщали, что пленум проходил в присутствии «революционных масс».
Официальные красные дацзыбао с новостями из столицы захлестывали провинцию. Пленум ЦК, шестнадцать пунктов о «культурной революции», потом — встреча Мао Цзэ-дуна с «революционными массами». Каждую официальную новость отмечали парадами и демонстрациями. Но никаких насильственных действий, на манер пекинских, я нигде не замечал.
Во время поездки в уезд рядом со мной в автобусе сидел работник сельхозотдела Хэнаньского провинциального комитета КПК. Он разговаривал со мной очень дружественно, расспрашивал об ирригации в СССР, и я искренне пожалел, что мало мог ему рассказать об этом. Он заметил, что бывал в Советском Союзе — в Чите и Хабаровске. Этот короткий разговор остался в моей памяти, и, когда через год до нас дошли вести о сопротивлении, которое встретила «культурная революция» в Хэнани, я не слишком удивился этому. Вспомнил я и о демонстративно выставленной брошюре Лю Шао-ци в мемориальном музее одного недавно умершего деятеля. Все значение этого я понял гораздо позднее, когда обвинения против «председателя Лю» стали достоянием гласности. Тогда же я не представлял себе, насколько была примечательна эта книжечка для позиции хэнаньских коммунистов!
Поездка в уезд Линьсянь провинции Хэнань была для нашей группы несколько неожиданной, окончательное решение китайская сторона приняла только в Чжэнчжоу. В Китае вообще неохотно пускают иностранцев в деревню; такое расположение к нашей группе было явно вызвано особыми обстоятельствами: нарастанием событий в Пекине, откуда пришло распоряжение задержать нас вне столицы подольше. Таково было общее мнение. При этом поездка затянулась на три дня, и расходы хозяев возросли, но, очевидно, они были готовы пойти на это.
Линьсянь расположен в центре Китая, в колыбели китайской цивилизации. От провинциального центра Чжэнчжоу мы поездом доехали до Аньяна. Неподалеку от этого города находится древнее городище — остатки первой исторической столицы Китая, когда им управляла династия Шан в XIV–XII веках до пашей эры. Я сожалел, что программа не предусматривала посещение этого места, которое промелькнуло за окном нашего автобуса.
От Аньяна, расположенного на равнине, шоссе углублялось в горы; Линьсянь оказался зажатым между отрогами хребта Тайхан-шань. Раньше засуха являлась бичом этих мест, воды не хватало даже для питья, урожай сохранялся редко, население страдало от голодовок. Теперь же нас везли в передовой, показательный уезд.
Ослепительное безоблачное небо над головой. Зной. Вокруг светло-желтые, крутые, безлесные горы. Кустарники на склонах кажутся пыльными, а не зелеными. Желтая сухая почва под ногами. Дороги в Линьсяне бегут по речным долинам между горами, ложа рек пересохли, машина спокойно переезжает через тоненький ручеек.
В течение десяти лет все население уезда работало над созданием единой оросительной системы, не получая государственных кредитов и помощи машинами. Каналы были построены человеческими руками, они оросили до 70 процентов пашни.
Строители располагали в неограниченном количестве только неквалифицированной рабочей силой. Поэтому принимались такие инженерные решения, которые требовали обширных затрат труда, но меньше материалов. Строители опирались почти исключительно на местные ресурсы. За деньги покупался у государства только цемент.
Крестьяне Лнньсяня проделали огромную работу. В горном хребте обыкновенными кирками были пробиты туннели. Из-за гор пришла вода. От туннелей на десятки километров протянулись водоводы. — Каждый из них — сооружение уникальное. Ложе водовода высечено в скале, он вьется лентой по склону гор, постепенно снижаясь, так что вода поступает самотеком. Узкие ущелья и даже две довольно широкие долины водоводы пересекают по акведукам. Чтобы уменьшить потерн от испарения, водоводы сделаны узкими, но глубокими, вода течет по ним с большой скоростью.
У крестьян не было кирпича: уезд не имеет своего угля, обжигать кирпич не на чем. Выход был найден: население поголовно, особенно женщины, старики и дети, занялось вырубкой каменных брусков. Камень брали из окрестных гор — одну гору, отдельно стоящую, вообще разобрали — и превращали в обтесанные бруски, каждый из которых заменял два кирпича. Этими каменными брусками облицовывались водоводы, каналы и акведуки, выкладывались плотины. Такие бруски ничего не стоили, их изготавливали ручным трудом, своими силами и переносили в корзинках на коромыслах к месту кладки. В осенне-зимний сезон на строительные работы в уезде выходило ежедневно до ста пятидесяти тысяч человек, но даже в страду работы не прекращались, и меньше десяти тысяч строителей не бывало никогда.
