— Невеселая жизнь, — сказал я. — Но к чему же убивать людей и издеваться над ними?

— Что поделаешь — классовая борьба, так это у нас называется. Вообще-то мы не убиваем, но случается.

Подумав немного, он продолжал:

— Вот уже семнадцать лет Китаем управляют именем Мао Цзэ-дуна. И что же? Когда мы свергали прежний партком — теперь мы зовем его черным, — мы свергали его именем Мао. А как же партком управлял нами прежде? Тоже именем Мао! Вы знаете, эти парткомовцы все выдвинулись в 1962 году, когда у нас в университете боролись с правыми оппортунистами. Так они называли друзей Советского Союза. Они тогда клялись именем Мао Цзэ-дуна, и им верили. Теперь они продолжают кричать — председатель Мао! председатель Мао! — а им уже не верят. Мы так им и говорим: «Врешь, сволочь! Ты — негодяй, предатель!» А кого он предал? Опять-таки председателя Мао! А что же думает сам председатель Мао? О, если б знать это! Сейчас нас, «левых», преследуют за то, что мы были застрельщиками и активистами культурной революции. Говорят, что мы карьеристы и демагоги. Но разве мы не верим в председателя Мао? Мы верим! А если молодой человек хочет выдвинуться — что в этом плохого? Он же делает революцию, и, по-моему, справедливо, чтобы его выдвинули. Можно, конечно, не участвовать ни в чем, но тогда тебя могут схватить и спросить, почему не участвуешь? А начнешь участвовать — и тебя спросят, почему участвуешь? И что ответить? Да ведь здесь у нас — все за председателя Мао! Кто был против, тех уже давно нет!

— Значит, ваша непрерывная революция — это теоретическое обоснование непрерывных репрессий, — сказал я.

— Что поделаешь, — хмыкнул он. — В ходе революции действительно погибают многие. Но ведь еще Конфуций говорил, что в Китае слова не отвечают понятиям, и требовал, как он выражался, исправления имен… Может быть, наша непрерывная революция, нынешний этап которой именуется культурной, положит начало этому исправлению имен!

— Но ведь идея непрерывной революции — идея старая, ее выдвигал еще Троцкий. А вот практика ее, она, действительно, целиком ваша.

— Так вы осуждаете то, что происходит у нас, да? И то, как поступаю я, тоже, да? А что бы делали вы на моем месте? — спросил он. И вид у него был испуганно-виноватый и жалкий.

— Не знаю, — сказал я. — Но если у человека есть какие-то политические убеждения, то он их должен придерживаться до конца. Менять взгляды каждый год! Да ведь это просто непостижимо!

— У нас иначе не проживешь, — сказал он бесцветным голосом.

Помолчав немного, он заговорил снова, глядя куда-то в сторону:

— Четыре года прошло после голода. Всего четыре года назад мы ели траву, листья и кору. Это было время «большого скачка» и «народных коммун». А тут еще на нас обрушились стихийные бедствия. Не было китайской семьи, в которой бы кто-нибудь не умер. Народ только-только начал забывать голод. Только все стало налаживаться, и вот — культурная революция! Опять беда…

— Если бы у вас каждый год не организовывали какого-нибудь «движения», отрывающего людей от работы, если б ценили тех, кто работает по-настоящему, жизнь в Китае была бы несравненно лучше… — не удержался я, сразу же досадуя на себя за это.

— Что поделаешь! У нас на первом месте политика, — отвечал он. — Сейчас для нас главное — пережить культурную революцию. Когда мы скидывали черный партком, никто не вмешивался и не препятствовал этому. Значит, наверху были за нас. Теперь оттуда прислали «рабочую группу», и она борется с нами. Что делать, как быть, что говорить — ума не приложу!..

Он продолжал:

— Ходят слухи, что культурную революцию задумал сам председатель Мао. Потому я и был таким активным. Почему же нас сейчас преследуют? Да, невесело жить в Китае. Разве сейчас кто смеется у нас? Нам не до смеха, не до развлечений. У одних на душе страх, а другим, тем, кто занят культурной революцией, спать некогда, не то что веселиться. Вот потому никто и не смеется в Китае!.. Так как же все-таки мне быть?.. До культурной революции я был уверен, что через два-три года отношения с Советским Союзом восстановятся, хоть и не будут такими, как прежде. Но сейчас вижу, что вряд ли… Читаешь газету — все непонятно. — Он придвинулся ко мне и перешел на шепот, хотя вокруг не было ни души. — Ребята растерялись, звонили в редакцию «Жэньминь жибао», спрашивали, почему кладут конец культурной революции? Ведь идеи Мао Цзэ-дуна еще не победили. Им так ничего вразумительного и не ответили. Мы отправили делегацию в ЦК партии, вернее, не в ЦК, а в специальную «группу по делам культурной революции» при ЦК.

Как жаль, что председателя Мао нет в Пекине — он ведь живет около Шанхая. Но, говорят, от него приехал сейчас Кан Шэн, и скоро все прояснится. А пока мы будем бороться.

— Разве против вас теперь многие?

— Большинство студентов — нетвердые люди. Какой с них спрос, если социальное происхождение у них никудышное? Многие лебезили и угодничали перед старым парткомом, у них совесть нечиста. Они и рады «рабочей комиссии», поддерживают ее. Даже многие из революционеров, тех, что штурмовали 3 июня партком, перешли на сторону «комиссии» и стали ее активистами. Все меняется так быстро! Ни на кого нельзя положиться…

Исповедь этого «левого», этого «революционера», да еще в такое позднее время, меня изрядно утомила да и наскучила своей однообразностью, и я не старался скрыть этого. Он понял и напоследок сказал:

— Если вы меня встретите, то, пожалуйста, старайтесь не показать, что мы с вами знакомы. Я поэтому и не назову вам себя. Желаю успехов в учебе! Прощайте!

Раскланявшись, мы разошлись в разные стороны.

Ранний летний рассвет уже высветил контуры зданий. Двери общежития были заперты. Я постучал в окно привратнику. Тот, кряхтя, поднялся и, не попрекнув меня ни словом, впустил. Я осторожно прошел к себе в комнату. Ма снова не ночевал дома.

Весь следующий день я провел в книжном ряду пассажа. Душно. Продавцы поливают водой неровный асфальтовый пол. Когда я, просмотрев издания на верхних полках, дохожу до нижних и опускаюсь на корточки, невольно, в буквальном смысле, сажусь в лужу. Все же в книжном ряду прохладнее, чем в соседних магазинах, и несравнимо легче, чем на улице. Время от времени я покупаю мороженое или холодное молоко.

К шести часам, когда чуть-чуть спадает жара, я выползаю из пассажа. Сумка моя распухла от покупок. Это время разъезда служивого народа, вечерние часы «пик» — улицы наводнены велосипедистами, тротуары — прохожими, автобусы и троллейбусы — пассажирами. Пробираюсь по людной Ванфуцзин — главной торговой улице Пекина, стараясь попадать в тень — ведь даже сейчас свыше тридцати градусов. Как назло, мой троллейбус уходит, что называется, из-под самого носа. Из-за поворота показался встречный троллейбус, битком набитый пионерами. Высовываясь из окон, дети махали красными флажками и кричали хором:

— Председатель Мао приехал! Председатель Мао вернулся в столицу! Вернулся председатель Мао! Председатель Мао заседал во Дворце собрания народных представителей. Председатель Мао здоров! Очень здоров! Долгих лет жизни председателю Мао! Слава, слава, слава! Да здравствует председатель Мао!

Дети бросали из окна листовки, написанные твердым детским почерком-,— в них сообщалось все то, что им велели повторять вслух.

В очереди на троллейбусной остановке оживленно обсуждалась новость.

— Какая хорошая новость!

— Теперь начнется настоящая революция!

Все проявляли осторожную радость и вели себя осмотрительно.

Дома я застал Ма.

— Чем это ты так занят в последнее время? Даже дома не ночуешь! А вот, кстати, самого главного ты все-таки не знаешь, а я знаю! — поддразнил его я.

— Что ты имеешь в виду?

Нарочито равнодушно, словно не расслышав его слов, я спросил:

— Знаешь ли ты, где сейчас Мао Цзэ-дун?

— Нет… — Ма опешил.

— А я знаю. Он вернулся в Пекин и заседал сегодня во Дворце собрания народных представителей на совещании по поводу «культурной революции»!