Она быстро качает головой.

— Я знаю, к чему ты клонишь, и мой ответ — нет.

Я бросаю на нее самый невинный взгляд, мои губы приоткрываются, глаза округляются.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Твой отец и так уже расстроен, — продолжает она, не обращая на меня внимания. — Если он поймал тебя на том, что ты шныряешь вокруг, — она в отчаянии качает головой, — я даже не хочу в это ввязываться.

— Он не причинит мне вреда, если ты об этом думаешь.

— Я знаю, что он не причинит тебе вреда, но с тем, как они обращаются с тобой сейчас, и если Линн будет вовлечена в это… — Она тяжело вздыхает, проверяя экран своего телефона. — Я действительно думаю, что тебе следует пересмотреть мое предложение переехать жить ко мне. Твой отец будет недоволен, но это не значит, что я не могу с этим бороться. Он слишком много раз доказывал, что не заслуживает того, чтобы ты была рядом.

— Не думаю, что его это волнует, — говорю я, переставляя ногу.

— Я бы не была так в этом уверена, — говорит она мне с тяжелым сердцем. — На самом деле, он сказал, чтобы я держалась подальше от тебя, пока был зол. И он, наверное, накричит на меня, когда доберется сюда.

Мой рот кривится в хмурую гримасу, а плечи опускаются.

— Он направляется сюда? Зачем?

— Потому что он твой опекун, и ты в его страховке. — Она накрывает мою руку своей. — Не волнуйся. Он рассердится только на меня.

— Что ж, я дам ему понять, что это все моя вина. — Я сжимаю ее руку, пытаясь убедить себя, что все будет хорошо. — Уверена, что как только он это поймет, он позволит мне видеться с тобой. — Кроме того, Линн ни за что не позволит моему отцу пытаться удержать меня в нашем доме.

— Я не думаю, что он на это пойдет. Обычно я во всем соглашалась, когда его угрозы сопровождались вспышкой гнева, но на этот раз он, казалось, был решительно настроен на то, чтобы ты держалась от меня подальше. Я могу это сделать, Иза. Просто скажи, что хочешь жить со мной, и я постараюсь вытащить тебя из этого дома.

Я смотрю на ее добрые глаза с темными кругами под ними и на ее бледную кожу. Она выглядит гораздо более измученной, чем та бабушка Стефи, которую я знаю. Ссора с моим отцом сегодня, должно быть, подействовала на нее сильнее, чем она показывает.

— Я в порядке, — уверяю я ее так уверенно, как только могу. — Кроме того, я не хочу менять школу и быть новенькой в выпускном классе.

— Никогда не знаешь наверняка. Быть новенькой может дать тебе шанс начать все сначала, о чем вы с Индиго постоянно болтали во время поездки. Каждую чертову ночь, это все, что я слышала, когда собиралась заснуть. — Она пытается казаться раздраженной, но на ее губах проявляется тень улыбки.

Она права. Переход в новую школу мог бы дать мне новый старт, и эй, может быть, я даже завела бы новых друзей и больше не была бы Одинокой Девочкой. Но я не хочу этого делать, подвергая бабушку еще большему стрессу.

— Мы можем поговорить об этом через пару недель? Может быть после того, как мой отец остынет, он будет более сговорчив и согласится отпустить меня. В любом случае, сейчас он этого не захочет.

— Может быть. — Ее голос звучит довольно скептически, что заставляет меня задуматься, что именно было сказано во время их спора. Ее плечи опускаются вперед, когда она вздыхает. — Если ты этого хочешь. Но только если ты пообещаешь позвонить мне, как только дела пойдут совсем плохо.

Дела идут плохо уже много лет, но я не обращаю на это внимания.

— Хорошо, я обещаю. — И только потому, что я знаю, что это заставит ее улыбнуться, я показываю свой мизинец. — На самом деле, клянусь на мизинчике.

Она качает головой, но ее улыбка прорывается наружу, и она сцепляет свой мизинец с моим.

В тот момент, когда мы расцепляемся, врывается мой отец.

— Убирайся. — Он смотрит на бабушку Стефи и указывает на выход. — Сейчас же.

— Следите за своим языком, молодой человек. — Бабушка Стефи берет со стула сумочку и перекидывает ручку через плечо. — Ты можешь думать, что это нормально — так разговаривать с матерью, но это не так. Ты будешь уважать меня.

— Я буду уважать тебя так же, как ты меня, — рычит он, делая шаг к ней. — Рассказать Изе, что ты сделала. Ты не имела права.

— Я не собираюсь снова влезать в это, — отвечает она так спокойно, как только может. — Я поеду домой и позвоню тебе через несколько дней, когда ты успокоишься.

— Никогда больше не звони, — кричит он ей вслед, когда она выходит из комнаты. — И ты никогда больше не увидишь Изу.

— Папа, прекрати, — шиплю я. — Оставь бабушку в покое. Она не сделала ничего плохого.

Внимание отца снова переключается на меня, и, судя по гневу в его глазах, я ожидаю, что он накричит на меня. Но когда он говорит, он тревожно спокоен.

— Мы больше никогда не будем об этом говорить. Не упоминай об этом, ладно?

Я отрицательно качаю головой.

— Нет. Я собираюсь упомянуть об этом. Много раз. И я буду приставать к тебе, пока ты не скажешь, кто моя мама.

Он игнорирует меня, его спина напряжена, как доска.

— Я схожу за доктором.

Прежде чем я успеваю вымолвить еще хоть слово, он выходит из палаты.

Я стискиваю зубы, ярость моя еще никогда не была такой сильной. Я даю себе еще одну клятву, что, как только вернусь домой, то обязательно найду свидетельство о рождении.

Ладно, возможно, в больнице я была слишком самоуверенна в том, что легко смогу заполучить свидетельство о рождении. Я обыскиваю дом уже несколько дней и до сих пор не наткнулась на него. Я нашла свидетельство Ханны в ящике в спальне родителей, так что логично было предположить, что мое должно было быть там. Но нет. Там не было даже моей карточки социального страхования. Еще я пыталась поискать информацию в Интернете, но все, что появилось под моим именем, был мой блог и последняя запись, которую я сделала в нем, когда была в расстроенных чувствах и бессвязно рассказывала о своих поисках матери.

Я подумала об удалении поста сразу после того, как написала его, но так как у меня всего три подписчика, и никто из них не из здешних мест — за исключением бабушки Стефи — я решила, что можно оставить его. Кроме того, было приятно выговориться вслух… Ну, в некотором смысле, вслух.

Чтобы еще больше усложнить мою жизнь, Линн и мой отец перешли в режим «Изабеллы не существует». Они отказываются меня замечать, когда я нахожусь в комнате, когда я говорю, или даже когда «случайно» роняю стеклянную чашку на пол, чтобы попытаться привлечь их внимание. Мой отец пару раз смотрел мне в глаза, но чаще всего он просто смотрит на меня, как на привидение. Этот взгляд, честно говоря, пугает меня.

Если бы не Ханна, я бы всерьез поверила, что каким-то образом раздобыла плащ-невидимку и нечаянно надела его. Но она дает мне знать, что я все еще существую в этом мире, что в стиле Ханны.

— Что случилось с твоими ужасными туфлями? — спрашивает она в субботу утром, когда я захожу на кухню позавтракать. Она все еще в пижаме, без макияжа, волосы в беспорядке.

Я бросаю взгляд на шлепанцы на ногах.

— Мне приходится их носить из-за этого. — Я указываю на повязку на колене, которая закрывает швы.

— Ты выглядишь чертовски глупо. Как будто ты идешь на пляж, что просто глупо, потому что мы живем в горах и сейчас сентябрь. Кроме того, тебе действительно нужен маникюр и педикюр, если ты собираешься носить такие вещи, — усмехается Ханна, разрывая батончик мюсли. Съев половину, она читает боковую сторону этикетки. — Значит, получается семьдесят пять калорий, — бормочет она себе под нос.

Все, что я хотела бы сказать ей, горит на кончике моего языка, но я сдерживаюсь, потому что сейчас я не в настроении воевать с ней.

Пока она подсчитывает калории, я краду ванильный кекс с тарелки на кухонном столе и содовую из холодильника. Когда я торопливо выхожу из кухни, ее глаза устремляются на меня.