Он выпячивает губу и снова надувает губы.

— Ты действительно не собираешься мне рассказывать?

— Ты же знаешь, что на меня это не действует, верно? — Я встаю на ноги, отряхивая грязь с подошвы. — Я дала тебе шанс узнать, но ты не захотел им воспользоваться.

Он встает и потягивается.

Я стараюсь не смотреть, когда его шорты опускаются ниже, но не могу удержаться. В отличие от Кайлера, Кай не мускулист. Подтянутый, да. Но абсолютно худой.

— Ну, может быть, я передумаю, — говорит Кай, скрещивая руки на груди и перехватывая мой взгляд. — Может быть, я решу рассказать тебе все свои секреты, и тогда тебе придется рассказать мне свои.

— Когда это случится, тогда и случится. — Я беспечно пожимаю плечами.

— Хорошо, хорошо… — Он с трудом подыскивает слова и кажется немного неуверенным в моем равнодушном отношении.

Я улыбаюсь, как настоящая я-только-что-надрала-тебе-задницу злодейка. Он так привык добиваться своего, и я могу сказать, его сводит с ума, что я не уступаю его очаровательным улыбкам и очаровательным надутым губам.

— Улыбайся сколько хочешь. Просто знай, что у меня есть козыри в рукаве. Я заставлю тебя сказать мне, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

Поднимаю руки перед собой и драматично ахаю.

— О нет. Что же мне делать? У Кая Мейерса есть козыри в рукаве, и он собирается использовать их против меня. — Я опускаю руки, когда он смотрит на меня. — Ты забываешь, что я прекрасно знаю ту твою сторону, когда ты носил фокусы в рукаве и мечтал стать волшебником.

— Ты обещала, что никогда ничего не скажешь об этом, — предупреждает он, целясь в меня пальцем. — И это было, когда мне было двенадцать. Я перерос эту чертову странную фазу.

— К твоему сведению, эта фаза мне нравилась, — говорю я, хватая сумки. — Ты можешь думать, что это странно, потому что это по-другому, но по-другому намного лучше, чем обычно. — Когда он бросает на меня смущенно-заинтригованный взгляд, я спрашиваю: — Почему ты на меня так смотришь?

Он пожимает плечами, шаркая ботинками по бетону.

— Просто так.

— Нет, это что-то значит. — Я хватаю сумки и начинаю тащить их вверх по лестнице. — Ты смотришь на меня так, будто я… Ну, не знаю, забавная или что-то в этом роде. А я вовсе не пыталась шутить.

— Дело не в этом. — Он выхватывает у меня сумку. — Я просто подумал, что ты все еще говоришь как… ты.

— Я все еще остаюсь собой. Только в другой одежде. Так что перестань быть странным. — Я двигаюсь, чтобы забрать свою сумку, но он оказывается проворнее и каким-то образом умудряется украсть у меня другую.

— Иза, ради Бога, позволь мне побыть джентльменом, — говорит он, направляясь к черному ходу с моими сумками.

— Не думала, что ты знаешь значение этого слова. — поспеваю за ним, ухмыляясь.

— Я узнал это десять секунд назад, когда забирал твои сумки, — язвительно замечает он, сверкнув мне надменной улыбкой через плечо, когда открывает дверь. — Только не думай, что все это происходит по доброте душевной. Я делаю это в основном для того, чтобы ты подарила мне подарок. — Он делает паузу, ожидая, что я подтвержу, привезла ли я подарок, как он просил.

Я хочу сказать ему «нет», просто чтобы не быть свидетелем той дерзкой улыбки, которую, я знаю, он мне подарит, а затем «Ах-ха! Так и знал, что нравлюсь тебе».

Но из поездки я кое-что ему все-таки привезла.

Когда я молчу, его лицо проясняется.

— Я знал, что ты мне его привезешь. — Его ухмылка становится еще шире.

— Это не такой уж большой подарок, — я пытаюсь отвлечь его внимание от значения моего подарка. — Так что не слишком волнуйся, — предупреждаю я, но затем вздыхаю, когда он продолжает подпрыгивать от возбуждения. — Прекрасно. Отнеси мои сумки наверх, и я отдам его тебе.

— Ого, это довольно дерзко с твоей стороны. — Он прикусывает нижнюю губу, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

Моя проклятая предательская кожа снова краснеет.

— Перестань быть таким извращенцем.

Он хихикает. На самом деле, это чертово хихиканье… Оно может оказаться самой восхитительной вещью на свете. Но я не собираюсь говорить ему об этом.

— Ты сама себя подставляешь, — говорит он. — Господи, Иза. Что, черт возьми, случилось с тобой, пока ты была в поездке? Ты оставила все невинное, что в тебе было и вернулась дрянной девчонкой.

Я снова щипаю его за бок, и он роняет одну из сумок, она приземляется на мой палец ноги.

— Черт, прости. — Он ставит другую сумку на пол и протягивает руку, чтобы дотронуться до меня, затем отстраняется. — Ты в порядке?

Я смотрю на свой ботинок.

— Я в порядке. Совершенно ничего не почувствовала в ботинках.

— Ты уверена?

Я киваю, и он напряженно улыбается, ерзая, когда отступает от меня.

Почему он ведет себя как настоящий чудак?

— Пошли. — Он поднимает сумки, возвращаясь к расслабленной версии Кая. — Я хочу посмотреть, что ты мне приготовила.

Никого нет дома. Это первое, что я замечаю, когда вхожу. Я не удивлена, что моя семья не здесь, чтобы приветствовать меня дома, но это все еще больно, и мне хочется найти мою настоящую маму еще больше.

Кай сам находит дорогу в мою комнату, а я следую за ним по пятам. Я удивлена, что он помнит, где все находится, ведь он не был здесь пять лет. Но он легко проходит по коридорам и добирается до моей комнаты.

Однако, едва войдя внутрь, он хмурится.

— Что случилось со всеми твоими плакатами и рисунками?

Сбитая с толку, я захожу вслед за ним, чтобы посмотреть, о чем он говорит. В тот момент, когда я вижу голые и свежевыкрашенные белые стены, моя челюсть чуть не сталкивается с полом.

— Я не… — Я провожу пальцами по волосам, поворачиваясь кругом. — Кто-то все снял.

— Это не ты их сняла? — уточняет Кай, бросая сумки на кровать.

Я качаю головой, и слезы жгут мне глаза.

— Они были здесь, когда я уезжала. Не знаю, что случилось.

Но на самом деле я знаю. Либо моя мама сняла их, либо это была форма мести Ханны. Ни то, ни другое не является хорошей альтернативой, потому что обе, вероятно, означают, что все мои плакаты и рисунки исчезли навсегда.

Что, если они утеряны? Что, если я никогда больше не увижу ничего из этого? Как бы это ни угнетало, эти вещи были огромной частью моей жизни, особенно мои рисунки.

Реальность выбивает из меня дух, и несколько слезинок скатываются из моих глаз.

— Эй, все будет хорошо, — говорит Кай, заметив слезы.

Я чувствую себя глупо, как неудачница, которая плачет над нелепыми рисунками и плакатами, потому что они значат для нее больше, чем должны.

— Мне очень жаль. — Я вытираю слезы тыльной стороной ладони. — Это так глупо.

— Эй, я тоже плачу, — уверяет меня Кай, прижимая руку к сердцу. — Я и раньше плакал над рисунками и плакатами.

— Перед людьми? — спрашиваю я, и он колеблется. — Видишь? Вот в чем разница между тобой и мной. Ты не настолько сумасшедший, чтобы плакать перед другими людьми, которые, в конечном итоге, могут использовать это против тебя.

— Я не собираюсь использовать это против тебя, — обещает он. — Серьезно, Иза. Я не такая уж большая задница.

— Иногда так и есть, во всяком случае, для меня. Со всеми остальными ты обычно холоден, но со мной… ты как будто получаешь удовольствие от того, что заставляешь меня чувствовать себя неловко.

Он проводит рукой по подбородку, что-то обдумывая.

— Хорошо, я признаю, что часто дразню тебя, но только потому, что мне комфортно рядом с тобой. — Когда я смотрю на него с недоверием, он добавляет: — Ну, более комфортно рядом с тобой, чем с большинством людей. — Он вздыхает, когда я все еще смотрю на него с долей сарказма. — Послушай, когда я нахожусь рядом с другими людьми, я становлюсь другим — я знаю это. Но все ожидают, что я буду таким же спокойным, серьезным парнем все время, как Кайлер.

— Не хочу тебя огорчать, но Кайлер не всегда такой спокойный и серьезный, — говорю я, вспоминая, как много он смеялся, когда мы проводили несколько недель, бросая мяч и болтая.