— Убивайте! Убивайте его! — послышался крик в промежутке между моими истошными воплями.

Что все это значит? Меня реально собираются убить? Доктор Колден выбежал из кабинета, пихнув дверь настолько сильно, что та чуть с петель не слетела — куда же он? В этот момент я был сильно напуган, будучи на пороге признания шокирующей правды, но все еще надеялся, что мои дорогие родители не оставят меня в беде, но то, что последовало вслед за моими мыслями, полностью разрушило всю картину мира, мое стеклянное потрескавшееся сердце в миг раскололось на мелкие осколки, разбилось без возможности склеить его по кусочкам обратно в то любящее сердце, пропитанное добром, которому меня научили мои бесценные друзья.

— Убейте его, пожалуйста! Сделайте хоть что-нибудь! — в панике умоляли сотрудников родители.

В этот момент я не видел в их глазах ни капли родительской любви, ни долечки родительского тепла, мои собственные родители подписали мне казнь, они дали на нее добро, а значит, это была вовсе не последняя операция, после которой я мог с широкой улыбкой пойти домой — это была эвтаназия. Никто не стал спрашивать моего разрешения, они преждевременно закопали меня в могилу, взяв на себя непростительный грех.

Куб вдруг начал заполняться каким-то пепельно-красным дымом, настолько плотным, что проблеску света в нем не нашлось места — они решили быстро добить пациента. Мне все еще было больно, теперь уже не только от той гадости, которую эти гады влили мне в кровь, но еще и от осознания того, что родители предали своего ребенка с самого рождения. Я всегда был изгоем, думал, что мама и папа просто вечно заняты и им не хватает на меня времени, что они любят меня, но не могут дать того требуемого детскому сознанию тепла — на деле же все куда хуже. Они никогда не любили меня, хотели только поскорее избавиться от лишнего груза, в то время как некогда чуждые мне Лаффи и Ральф любили своего друга по-настоящему, им было все равно, кто я и откуда, они приняли меня таким, какой я есть, научив многому и дав хоть каплю надежды на то, что когда-нибудь одиночество покинет меня.

Сердце раздирает от мысли, что красноглазая девчонка, которая все время раздражала, просто пропала из моей жизни, как и рыжеволосый мальчик, с которым мы всегда весело проводили время, играя в футбол, который всегда подбадривал меня, не давая грустить ни минуты. Мне так вас не хватает, друзья. Сейчас я готов броситься на каждого, кто попадется мне на пути, печаль переросла в гнев. Это такой парадокс, который всегда был и всегда будет: человек сначала грустит и, если его вовремя не вытянуть из пучины отчаяния, он становится злым, холодным, безразличным к окружающим, но в глубине души все равно остается израненным ребенком. Мы подавляем нашу слабость злобой, которую называем сильной стороной, но на деле же просто скрываемся от самых потаенных уголков своей души, убегая от самих себя, в чем нет нашей вины. Во всем виноваты те, кого не оказалось рядом, те, кто предал в критическую минуту. Даже если никого в мире не было, чтобы спасти тебя, это значит только то, что весь мир виноват в том, что ты стал таким.

Я почувствовал, как по моему горлу пронеслось лезвие, дым продолжал заполнять куб, пока в нем не осталось ни лучика света — это конец. Закрыв глаза, я уже было смирился с собственной смертью, но боль резко утихла, а перед глазами стали проявляться едва различимые картины, будто бы я попал в кинотеатр с предсмертным фильмом от первого лица. Кинопленка показывала, как стены куба залились кровью, разливающейся в абстрактные пятна, внушающие ужас во всех, кто их видит. В густом дыме не было видно ни намека на силуэты предателей и убийц, но я знал, в каком месте они стоят. В этот момент я не чувствовал ничего, хотелось лишь выбраться из этой клетки и выпотрошить все живое вокруг, с чем мне очень подсобил мой собственный фильм. Словно самый настоящий главный герой боевика, я голыми руками разбил толстое стекло куба, шагнув наружу. Прошло всего несколько секунд, и куски того, что я когда-то называл родителями, разлетелись в разные стороны. Неужели человек в самом деле перед собственной смертью видит именно то, чего больше всего желал достигнуть при жизни?

Останавливаться на одной лишь свершенной мести не хотелось, потому я поплелся дальше по коридорам, разрушая все на своем пути и убивая каждого, кто попадется на глаза, словно какой-то неведомый монстр. Честно говоря, меня это даже немного забавляло, ведь я никогда не представлял себя в теле маньяка-потрошителя, но в момент перед смертью осознал, почему они стали такими. Не каждый маньяк представляет из себя отмороженного психопата, кто-то из них прошел тот же путь, что и я — тропу без любви и понимания.

Погрузившись в процесс в процесс с головой, я даже не заметил, как оказался на улице. Кругом была лишь темнота и шел сильнейший ливень, капли с грохотом сталкивались с твердой землей. Воздух казался невероятно свежим, высокая влажность внушала ощущение его безмерной чистоты — очень атмосферно и спокойно. Тихим шагом я шел вдоль моста, что служил въездом на территорию лаборатории. Под ним виднелся лишь глубокий ливнесток, который был совсем не к месту, он лишь портил вид своим нелепым присутствием, когда я так желал лицезреть красивую широкую реку, но поток воды от этого нескончаемого дождя даже отдаленно не был похож на нее.

— Ашидо, — послышался знакомый голос в непосредственной близости ко мне.

Я повернулся к источнику, застав перед собой именно того, кого хотел увидеть больше всего перед своей смертью — Стивена Колдена. В этот момент он казался таким маленьким и никчемным в сравнении со мной, будто бы детская матрешка с сюрпризом — такой хрупкий и уязвимый, а внутри самый настоящий монстр. Я готов умереть, только раздробив его кости в порошок, чтобы он почувствовал всю ту боль, которую пришлось испытать мне, но судьба решила иначе — свинцовая дробь с огромной ударной силой врезалась мне в ребра, от чего едва живое тело перевалилось за перила моста, отправившись в полет.

Похоже, близится финал предсмертного фильма, который обрывается на самом драматичном моменте. Пленка тускнеет, глаза закрываются, мне больше не о чем вспоминать, ведь вся моя жизнь от начала и до самого конца была отвратительной, сколько бы надежд я в нее не вкладывал.

Все, о чем я жалею в этот момент, так это о том, что, несмотря на все мои усилия, в самом конце я так и остался одинок.

Ощущение от внезапного пробуждения оставляло желать лучшего. Распластавшись на земле, я отчетливо слышал свое едва живое сердце, чувствовал, как моя сдавленная дробью диафрагма двигается в своем привычном ритме. В обстановке холодного и влажного воздуха ни одна мельчайшая вибрация внутренних органов не проходит мимо моего внимания, лишь одна деталь не вписывается в общую картину — отсутствие боли, будто бы все, что со мной приключилось не так давно — всего навсего кошмарный сон. То, что так болезненно въелось в мою память совсем не походило на реальные события, но, если вдуматься, железным аргументом в пользу правдоподобности выступает лежащий прямо на краю ливнестока мешок с костями, еле обсохший под лучами нежного утреннего солнца.

Я жив — каким-то чудом пережил прямое попадание дроби в грудь. Действительно, отвратительно застать себя живым, когда уже смирился со смертью, отдав себя на растерзание высшим силам. Ливень унес меня в места с позабытою болью — обратно в мир, населенный такими жестокими и непредсказуемыми созданиями, которых мы привыкли называть людьми. Я все еще помню, как кромсал беззащитных людей на пути к выходу из клиники, думая, что вижу предсмертное послание. В голове не укладывается, как все могло так обернуться, ведь всего за один день я лишился всего: родителей, которые, как я считал, вкладывали в меня хотя бы частичку своей любви; крыши над головой, пусть и в глуши, пусть далеко не в жизнеспособном состоянии — но все же дома.

В потоке беспорядочных мыслей внутри головы невольно всплывали воспоминания о друзьях, но пролить слезы в такой ситуации было бы совсем неуместно, ведь никакого положительного эффекта за этим не последует. Меня разрывает не столько от печали, сколько от осознания, что слезами горе не сотрешь. Все, что мне теперь остается — жить и идти дальше, полагаясь только на себя, хоть я и искренне верю, что кто-то однажды вытянет меня из этой трясины.