Я мысленно усмехнулся. Вот тебе и религия мира. Впрочем, Лариса упоминала, что тибетский буддизм отличается от традиционного, секс и насилие в нём могут мирно соседствовать с длительными медитациями и испытаниями духа и тела.

- Знаете, я тут подумал и решил: вам незачем забирать отсюда этих двоих.

- Как это?! – удивился монах.

Похоже, ему и в голову не могло прийти, что какой-то чужак откажется подчиняться представителю древнего монастыря.

- А вот так, – позволил я себе короткий смешок. – Я обещал этим людям, что прочитаю над их телами «Бардо́ Тхёдо́л», а свои обещания я привык выполнять.

- Ты сам выбрал, – процедил сквозь зубы монастырский посланец.

Одним движением он скинул с себя накидку и встал в боевую стойку.

Дурак! Если собрался бить, бей сразу, а не придуривайся, шаолинь недоделанный.

«Пчелиные танцы» длились недолго.

Монах несколько раз дёрнул руками, словно решил подтянуться на перекладине, а затем, издав петушиный клич, попытался достать меня в голову лихим уширо маваши.

Глупец! Забыл, что гордыня – такой же грех, как и вспыльчивость.

Опытный и умелый боец никогда не станет задирать ноги в обычной уличной драке. Недооценка противника может обойтись ему слишком дорого, ведь настоящие мастера о своих достижениях не кричат.

Вычурное искусство «маг-цзал» оказалось бессильным перед беспринципностью «боя без правил». Вместо того чтобы скакать по «келье» козлом, дрыгать ногами и демонстрировать эффектные позы а-ля «цветущий лотос» или «пьющий из лужи дракон», я просто шагнул вперёд и без затей врезал придурку по кумполу, сверху-вниз, кулаком, как старый учитель, вбивающие новые знания в башку нерадивого ученика. Не успев завершить разворот, монах рухнул на землю, словно подкошенный. Для верности я ещё пнул его ботинком по рёбрам, потом поднял за шкирку и вышвырнул из пещеры.

- Очухается, побежит за подмогой, – заметила Лара, когда я вернулся.

- Предлагаешь убить его?

Ведьма пожала плечами: типа решай сам.

Я покачал головой.

- Убивать мы не будем. Это бессмысленно.

- Он пожалуется настоятелю, и сюда прибежит толпа.

- Толпа прибежит в любом случае.

- Нам лучше позже, чем раньше.

- Без разницы.

- Почему?

- Читать мне придётся долго, – я испытующе посмотрел на напарницу. – Ты сможешь не дать им войти, пока я читаю?

Лара вздохнула.

- Ты не поверишь, но я почему-то была уверена, что этим всё и закончится.

- Так сможешь или не сможешь?

- А у меня есть выбор?

- Ты права. Выбора у тебя нет.

- Тогда не тяни и давать читать, а я… – Лариса окинула тоскливым взглядом пещеру. – Терпеть не могу драться с фанатиками.

- Только постарайся без смертоубийства. О’кей?

- Я постараюсь…

Меня и ещё сотню таких же несчастных вели к жертвенному алтарю. Раскалённые добела крючья впивались в спину и плечи. От насквозь промёрзшей земли шёл такой холод, что, казалось, ноги вот-вот рассыплются, словно их окунули в жидкий азот…

Азот? Что такое азот? Я никогда не слышал о нём. Откуда во мне эти мысли?..

Холод снизу и огонь сверху.

Чёрные ямы, ледяные торосы, вздымающиеся тут и там языки пламени, заунывное пение бредущих спереди и сзади погонщиков.

Пепел и снег. Снежная пурга овевает замёрзшие на дороге тела. Капли расплавленного металла прожигают трупы насквозь… Да трупы ли это?

Один из погибших вдруг начинает ворочаться. Подскочившие к нему двое охранников в чёрном тычут в несчастного копьями, а потом насаживают на них истерзанное ранами тело. Лицо убитого и возрожденного для новых страданий похоже на застывшую маску.

Я отворачиваюсь, не в силах смотреть.

Спереди слышен какой-то скрежет.

Две огромных скалы, возникшие неизвестно откуда, начинают сходиться и расходиться на пути скорбной процессии. Они соударяются с оглушительным грохотом. Во все стороны летят искры, пространство вокруг заволакивает металлической пылью. С низкого неба в землю бьют молнии. Едкий кислотный ливень рассеивает тяжёлое облако. Смешанные с ядом пылинки вонзаются в кожу. Крик застревает в горле комком непереносимой боли.

За что? Чем я заслужил эту пытку?

Погонщики выхватывают из толпы несколько человек и швыряют их между скалами.

Истошные вопли, хруст перемалываемых костей, кровавые брызги…

Утолившие голод каменные громады с чавканием втягиваются в разверзшуюся под ногами твердь. Кто-то не успевает вовремя отскочить и падает следом в расщелину. Крик ужаса обрывается на самой высокой ноте. Промороженная земля схлопывается над упавшими. Что с ними, я не знаю и знать не хочу. Моя судьба меня беспокоит больше.

До алтарного камня всего ничего. За ним, в ореоле из языков кроваво-красного пламени, стоит судья. У него бычья голова с тремя испускающими мертвенный свет глазами. На шее ожерелье из маленьких черепов, на поясе меч, в правой руке чёрный жезл, в левой аркан.

Быкоглавец бросает его в толпу и тащит к себе стянутую петлёй жертву.

Слуги судьи-жреца раскладывают несчастного на жертвенном камне.

Дальше оттуда доносятся какие-то булькающие звуки, а затем властелин кромешного ада вершит приговор. Одних расчленяют на части, других швыряют в зловонные ямы, третьих превращают в сосульки, четвертых опускают в кипящее масло, пятых насаживают на вертел и поджаривают на слабом огне… Время течёт как смола, то вытягиваясь в длинную тягучую нить, то застывая на месте хрупкими каплями.

Я вижу, я чувствую, я понимаю, что уничтоженные быкоглавцем люди не умирают навеки. Они возрождаются где-то на краю мира и снова бредут к алтарю, подгоняемые злыми погонщиками.

Вечный круговорот ужаса и страданий, из которого нет и не может быть выхода…

Страшная очередь доходит и до меня. Жёсткая, словно бы сотканная из острых колючек петля затягивает шею и грудь и тащит к возвышающемуся над камнем судье.

- Ты! Червь! – его голос звучит прямо у меня в голове. – Как смеешь ты стоять предо мной?! На колени его!

Неимоверная тяжесть давит на плечи и заставляет опрокинуться навзничь.

- Смотри! Смотри на свои грехи! – голос грохочет в мозгах, вышибая остатки сознания.

Перед глазами тянутся вереницы каких-то картинок, не очень понятных, но страшных, вгоняющих в ступор, заставляющих трепетать. Какие-то окровавленные, разорванные в клочья тела, искаженные ужасом лица, взрывы, пожары, густые клубы маслянистого дыма… Неужели всё это совершил я? Где? Когда? Почему?.. Нет ответа… Но он судье и не нужен. Судья уже всё решил.

- Ты останешься здесь навсегда! Теперь это твой единственный мир! Ты будешь падать и подниматься, рушиться в грязь и всплывать из неё, чтобы опять, раз за разом изливать из себя кровь и гной, а после тонуть в них, захлебываясь собственными испражнениями и задыхаясь от собственной вони. Теперь это твоя пища, твой дом и твоя награда. Смотри! Смотри! С тобой будет то же, что с ними: убийцами, подонками и насильниками…

Я вижу, как на ледяной поляне в окружении высоких костров рвут друг друга на части два десятка людей. Среди них женщины. Они тоже участвуют в кровавом побоище, но мужчины сильнее. Женщин роняют на лёд и начинают жестоко насиловать, а после кромсают ножами. Затем выжившие набрасываются на тех, кто ослаб, измываются над ними толпой, тоже насилуют, режут и забивают насмерть. Потом процесс повторяется, и в итоге на льду остаётся только один, самый сильный и самый жестокий, еле держащийся на ногах от ран и усталости.

Радость победы ему ощутить не дают. Из мешанины костей поднимается погибшая первой женщина. В её руке нож с зазубренным лезвием. Она бросается сзади на победителя и изо всех сил бьёт его в шею. Клинок погружается на всю глубину. Из пробитой артерии хлещет кровь, последний из выживших мешком оседает на лёд. Женщина не успокаивается. Жутко оскалившись, она продолжает наносить беспорядочные удары по мёртвому телу, в грудь, в горло, в живот, в гениталии. Следом за первой воскресшей поднимаются и другие, и всё начинается заново. Кровавый кошмар поддерживает сам себя, ему не нужны ни причина, ни повод. Хватает простого желания убивать…