- Ты станешь одним из них! Теперь это твоя карма! – рычит быкоглавец.

- Нет.

- Что?! Ты смеешь мне возражать?! Ты, ничтожество из ничтожеств…

- Это. Не моя. Карма, – выплёвываю я в бычью морду и медленно поднимаюсь на ноги.

Со всех сторон к владыке этого мира тянутся багряные нити.

Душе настоящего грешника их не увидеть.

Их нельзя разорвать, но можно раздвинуть.

Я знаю, что я не грешник. Я вижу нити судьбы. Я чувствую, как потоки свежего воздуха вклиниваются между льдом и огнём, как лёд начинает плавиться, а огонь гаснуть.

- Это не мой мир. Я не войду в него. Я не останусь в нём. Твой суд надо мной не властен.

С каждым упавшим словом быкоглавец с тремя глазами становится все меньше и меньше, всё прозрачнее и прозрачнее. Он истаивает как дым на ветру, а вместе с ним истаивает и его адский мир.

Вокруг меня воцаряется невидимое и неосязаемое ничто. Я будто вишу в пустоте и слышу собственный голос, читающий вслух какую-то книгу:

«Если тебе предстоит родиться обитателем ада, ты услышишь песни, которые поют существа со злой кармой, или же ты будешь вынужден беспомощно вступить туда, или же почувствуешь, что попал в тёмную страну, с чёрными и красными домами, чёрными ямами и чёрными дорогами. Если ты направишься туда, ты попадешь в ад и будешь невыносимо страдать от жары и холода, и не будет видно оттуда выхода. Поэтому не направляйся туда, не вступай совсем, но будь внимателен. Сказано: «Закрой врата лона и помысли о противодействии». Это главное, что тебе сейчас нужно…»

Голос внезапно стихает, меня швыряет куда-то вбок, пустота раскалывается яркой вспышкой, и обретенное было сознание вновь рушится в неизвестность…

** *

Голод. Всепоглощающий, терзающий душу и тело. Его невозможно терпеть, он невероятно изматывает, истязает, заставляет забыть обо всём.

Жажда – извечный спутник мира голодных духов. Капля давно протухшей воды не может никого исцелить, а только усиливает мучения.

Я хочу выпить море и съесть целую гору, но не могу. Не потому что вокруг меня нет ни еды, ни питья, а потому что лишён способности нормально пить и нормально есть. У меня тонкие уродливые ручки и ножки, огромный живот, длинный язык, крошечный рот и узкая глотка. Я могу издавать жалобные щемящие звуки, но не могу протолкнуть в свой желудок больше положенного. Несколько капель или несколько крошек – вот и весь дневной рацион.

Рядом, среди пеньков, кочек и ям бродят такие же неприкаянные и ненасытные. Мир – болото. Мир – высохшая трясина. Здесь нет настоящих живых, здесь есть только вечно голодные призраки.

Они страстно желают выпить и слопать всё, до чего дотягиваются своими омерзительными ручонками, но жутко страдают, что не имеют возможности, и злятся на мир, на собратьев, на свою ущербную карму. Видимо, исток этой злобы – врожденная неспособность производить хоть что-нибудь, кроме дерьма. Толстым слоем этой субстанции покрыто здесь всё: и земля, и вода, и ломкие колючие заросли, топорщащиеся между болотными кочками и напоминающие давно не мытую свиную щетину.

В памяти даже всплывает мем: «творческая интеллигенция». Кажется, так называли жадных, ревнивых к чужому успеху существ в тех местах, откуда они пришли. Пришли по собственной воле, мечтая о славе, известности и восхищении, думая, что реализовать свой «талант» легче всего в среде таких же бездарностей.

По шее и позвоночнику течёт предательский холодок. Неужели я точно такой же и мне уготована та же участь?

Превозмогая голод и жажду, несусь над загаженной напрочь землёй, пытаясь найти уголок, где грязи поменьше.

Вот. Кажется, есть.

Здесь слой не настолько толстый, потому что под ним голые камни.

Камни «творческим личностям» неинтересны. На них трудно что-нибудь отыскать, а тем более вырастить. Лучше пастись и кормиться там, где земля плодороднее. А единственный способ получения урожая, который доступен творцам – это обильное унавоживание. Чем, собственно, они здесь и занимаются…

Отбрасываю всяческую брезгливость и начинаю медленно расчищать площадку. Это тяжело и противно, но голод – прекраснейший стимулятор. Благодаря ему через какое-то время сквозь грязь начинают проступать относительно чистые скалы.

Теперь их надо «удобрить». Только не как «обычно» – дерьмом, а настоящей живой землёй. Где её взять? Вероятно, из мыслей. Каких? Наверное, тех, что понятны без перевода. О красоте, мужестве, умении преодолевать и бороться…

Изо всех сил пытаюсь сосредоточиться. Увы, голод сейчас не помощник. Он цепляется за подсознание, навязчиво шепчет: забудь, брось, думай о жрачке и чтобы другим не досталось…

Борюсь. Ищу. Преодолеваю… Ну, наконец-то!..

На тёмной, очищенной от грязи поверхности появляется маленький зелёный росток.

Сзади и спереди, слева и справа слышится топот ног.

Оглядываюсь.

Со всех сторон ко мне мчатся местные обитатели.

В глазах у бегущих – безумие. С оскаленных ртов стекают липкие слюни.

Миг, и они уже оттирают меня от площадки.

Мгновение, и оттуда уже доносятся громкое чавкание, вой опоздавших, звуки борьбы, шлепки испражнений.

Ду́хам я не препятствую. Это бессмысленно.

Они ничего не знают, ничего не умеют и ничему не хотят учиться. Этот мир – лучшее место для них. Но это не мой дом. Я не хочу в нём жить, не хочу оставаться, не хочу вступать на его порог…

Поэтому я снова вишу в пустоте и снова читаю книгу:

«Если тебе предстоит родиться голодным духом, ты увидишь пни деревьев и торчащие чёрные формы, мелкие пещеры и чёрные пятна. Если ты направишься туда, ты родишься голодным духом и испытаешь все виды страдания от голода и жажды, поэтому совсем не направляйся гуда, но думай о противодействии и упорно сопротивляйся…»

Что ждёт меня дальше? Какие миры? Какие страдания или, наоборот, наслаждения? Не помню. Но, кажется, кто-то когда-то рассказывал, что их всего шесть…

** *

Силуэт лося мелькает среди деревьев, но мне его даже видеть не надо. Стая встала на след, и сбить с него невозможно. Запах жертвы уже изменился. Чувствуется, что она смертельно устала, ещё немного, и гонка по зимнему лесу закончится. Это хорошо. Мои силы тоже не беспредельны, как и силы сородичей. Гнать добычу по глубокому снегу совсем нелегко. Хорошо, что сегодня нас много, больше десятка. Пока двое торят дорогу сквозь снежную целину, другие бегут по утоптанному, готовые в любое мгновение сменить уставших загонщиков.

Сейчас впереди Косматый и Жжёный. Последний заслужил своё прозвище, когда его ещё щенком подпалило во время грозы. Молния шарахнула по высокой сосне, дерево загорелось, искры упали бедолаге на шкуру… Страшное дело, скажу я вам, этот огонь. Никому от него нет спасения, даже медведям и тиграм. А мы – волки, мы бегаем дольше и дальше, нас ноги и кормят, и выручают…

Утро встречает лёгким туманом. Лось уже еле идёт. Мы окружаем его со всех сторон. Добыча останавливается и опускает рогатую голову. Попадать под удар не хочется. Поэтому то один, то другой из наших наскакивают на сохатого и тут же отпрыгивают назад. Лось поворачивается то влево, то вправо, пытаясь угадать и отбиться. Для него важно не прозевать главный бросок, после которого сопротивление почти бесполезно. Почти – потому что стая может раньше положенного разругаться из-за делёжки. Такое тоже случается. Хотя и нечасто…

Делать главный бросок положено вожаку.

С нарочитой ленцой трушу́ к торчащей из снега облезлой ёлке. Там самая выгодная позиция. Жжёный, недовольно порыкивая, уступает дорогу. Походя кусаю его за ухо. Он быстро отпрыгивает и поджимает хвост: типа случайность, обознался, с кем не бывает… Я знаю, что это обман и он давно уже метит на моё место, но вида не подаю. Сейчас разбираться не сто́ит. Надо сперва сохатого завалить…

Прыжок у меня выходит на загляденье. Клыки впиваются в горло. Когти вцепляются в жёсткую лосиную шкуру, не давая сорваться. Вкус крови пьянит, хочется рвать добычу зубами, не дожидаясь, пока она рухнет на землю.