Липкими небрежными прикосновениями мрак просачивался под кожу и, лишь столкнувшись своими ледяными пальцами с баррикадой живого тепла, нервно вздрагивал. Затем, точно иглами пронзая каждую пядь отвердевшей неповоротливой плоти, он проникал глубже, насыщал собой вены и окрашивал кровь в совершенно иной цвет. Слух наполнился растущим хрустом. Я почувствовал, как мои ребра принялись лопаться одно за другим, а по груди разлился мучительный жар, больше не позволяя сделать ни единого вздоха. Оглядывая свои неестественно выгнутые конечности, я закричал, но голос так и не смог вырваться наружу, застыв в горле твердым комом. Словно ответом на цепенеющее отчаяние, мрак взорвался тысячами разноголосых воплей. Тьма расступилась. Изо всех сил пытаясь не сомкнуть вдруг отяжелевшие веки, я вперился в мутную завесу образовавшейся норы. Панорама дрогнула, и окружающее пространство переменилось, словно кто-то перелистнул страницу мрачной книги. Могучие лапищи холодного воздуха обняли изломанное туловище, многократно усилили хватку и рывком развернули меня в обратную сторону, открывая взору то, что пряталось за спиной.

Теперь я парил над поверхностью исполинского водоворота и явно ощущал, как бешено вращающаяся спираль, состоящая из потоков серой бурлящей грязи, стягивает в свое чрево весь окружающий сумрак. Однако этого было мало. Вспучиваясь огромными пузырями, штормовая воронка выбрасывала высоко вверх струи бурой жижи, будто стараясь добраться и до меня. А на расстоянии вытянутой руки, плавя воздух горячим смрадным дыханием, раскрывалась глубокая пасть гигантского морского монстра. Чудовище издало оглушительный резонирующий свист, и из его алого шевелящегося зева донеслись тысячи истошных воплей. Невнятные слова, пропитанные гневом и отчаянием, постепенно складывались в рифмы. Неразличимый гам становился все громче и отчетливее. Стоны заплетались в мелодию и наполнялись угадываемым смыслом, будто я сам и есть лишь отзвук сонма тех погибших голосов.

Пытаясь высвободиться и немедленно покинуть владения странного зловещего морока, я рванулся, что было мочи. Мускулы схватились короткой судорогой, и я пробудился.

В центре стоянки по-прежнему горел костер. Ярко сияющие алыми всполохами ветки размеренно потрескивали в такт танцующим языкам пламени. По другую сторону кострища, заинтересованно поправляя угли куском обгоревшего поленца, сидел капитан Тычок. Канри тихо бубнил себе под нос какую-то лихую веселую песенку, изредка переходя на свист, в качестве аккомпанемента, в местах, по всей видимости, предназначенных для припева. Я оперся на локоть и ощутил ломоту в отлежанных боках.

– А где… где Давинти? – сбиваясь на сип, сонно процедил я.

– Дрыхнет, – сухо буркнул Тычок. – Я его сменил. Бедняга так яро охранял лагерь, что аж задремал от усердия. Вот я его и сменил. Мне все одно не спится, – Дики посмотрел на меня усталым взглядом и продолжил ковыряться в золе.

– Я составлю тебе компанию? – придвигаясь ближе к капитану, проговорил я.

– Зачем спрашиваешь, раз уже сел? – не отводя глаз от пламени, отмахнулся Тычок и добавил: – Составь, если желание имеется. Я не против.

– Мы на тебя ужин сберегли, – я суетливо направился к торбе, лежащей в паре шагов от похрапывающего поэта. – Немного, но, что есть. Да где же оно?

– Тут, – одернул меня капитан, тыча пальцем в мягкое шерстяное пузо. – Нашел уже. Первым делом учуял. Спасибо за заботу.

– Да не за что, – смутился я и вернулся на место. – Ты как? – осторожно поинтересовался я, стараясь не смотреть на товарища.

– Ты… это… – скомкано начал Дики, – ты извини меня. Я не хотел, – он замялся и отбросил горелое поленце в костер. – Я не должен был выливать на тебя столько злобы. Ты не виноват, – капитан сделал долгую паузу и тяжело вздохнул. – Никто не виноват в том, что произошло с ними… И с нами тоже… Мне больше хочется верить именно в такой выверт, чем в пресловутый злой рок. Иначе можно накликать на себя еще большие беды.

– Ничего, дружище, – отозвался я и постарался улыбнуться, хотя радости в случившимся действительно не было, – я понимаю, – мне хотелось продолжить, поддержать товарища, сказать нечто воодушевляющее, но…

– Ну, вот и славно, – Тычок резко перебил меня, как бы давая понять, что на этом разговор окончен. – А теперь иди спать. Я посторожу. Через пару часов толкну Тамиора, – проговорил он, и на его лице мелькнуло подобие ухмылки. – Может, позже все-таки удастся прикорнуть до рассвета. Как бы то ни было, море утром всегда приветливее.

Меня заинтересовало изречение капитана. Слова показались до боли родными и знакомыми, хотя я впервые слышал эту занятную поговорку. А потому еле сдержал при себе быстро пришедшую на ум похожую пословицу. Я уже было открыл рот, дабы сказать, что в моем мире в таких случаях принято говорить «утро вечера мудренее», но осекся и замолк.

Хотя, рассудить по правде, полагаю, вряд ли бы что-то изменилось, узнай Дики мою настоящую историю. Скорее всего, капитан просто счел бы меня слегка безумным или вовсе не обратил внимания на бредовый треп. И все же со временем я привык избегать подобных простодушных откровений. К тому же я все чаще ловил себя на мысли, что вспоминаю прежнюю жизнь, как бессмысленный однообразный сон, которого, возможно, не было и вовсе.

– Уверен? – вместо надуманных рассуждений уточнил я.

– Уверен, – утвердил капитан. – Иначе бы не говорил.

– Ну как знаешь, – я похлопал Тычка по плечу и стал устраиваться поудобнее. – Кстати, не слишком ли часто старый морской барсук, что не видит нужды в оправдании своих поступков, стал извиняться? – с легким смешком произнес я. – На моей памяти этот раз уже второй.

– Следи-ка ты за своей кружкой, сынок, – огрызнулся Дики. – Вот заноза. Все-то ты припомнил. Не слишком. Спи давай, умник рогоголовый, – канри басовито хихикнул, выудил очередную головешку и вновь принялся поправлять пылающие поленья.

– Хидне в гнилую пасть! – раздосадовано топтался на месте Тамиор.

Раскрасневшееся от невыносимой жары, сухости и начинающей подступать жажды лицо белобородого воина одновременно выражало суровое недовольство матерого мужчины и удивленное, почти невинное раздражение обиженного ребятенка.

– Дави, – рявкнул здоровяк, – доставай-ка снова эти проклятые записи. Проверим еще раз, может, мы чего-то упустили.

– Как будет угодно, – с ленивым безразличием отозвался эльф, уселся на горячий песок и погрузил руку в горловину покоящейся рядом торбы. – Вот, держи, – устало бросил Давинти, протягивая кипу старых пергаментов рыцарю. – Только что там смотреть? Не стремлюсь прослыть исключительным занудой, но мы уже с добрый десяток раз вдоль и поперек изучили каждую строчку, каждую черточку каждого изображения на каждом листе. Не замечаю, чтобы что-нибудь изменилось, – тил возмущенно всплеснул руками. – Я с трудом сдерживаюсь от красноречиво гневных эпитетов в адрес этого хлама, поистине недостойного называться историческим артефактом. Да о чем бишь я? Эти клочки бумаги даже картой назвать сложно! Ума не приложу, что могло так заинтересовать мой живой, полный идей, вдохновения и свободы от предрассудков разум в столь сером бесполезном мусоре, – фыркнул эльф.

Груз бесплодных поисков каленым клеймом отпечатался на уверенности всего нашего отряда. Особенно это было заметно по разительным переменам в ставшем давно привычным поведении, казалось, никогда неунывающего поэта. Всегда жизнерадостного и полного оптимизмом энергичного болтуна словно подменили. Взгляд Давинти стал на редкость тяжелым, в нем то и дело улавливались тусклые искорки безысходности. Обыденный водопад восторженных рассуждений постепенно превратился в редкий ручей, становящийся все тоньше, по мере того как жаркий день плавно приближался к своей середине, а желание пить продолжало медленно душить всякого из нас, с каждым новым часом лишь усиливая хватку.

Я старался не подавать виду, но, Боги – свидетели, ощущал себя не лучше соратников. Природа здешних краев явно испытывала незваных гостей на прочность. Только капитан Дики выглядел не в пример бодрым, собранным и, чудилось, вовсе не терял присутствия духа. Чего нельзя было сказать про остальных. Оно и не удивительно. Ведь наше положение не было настолько плачевным, даже когда морской гигант Гунлутай пытался сожрать нас вместе с остатками «Пустого Грома».