Председатель Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации А.А. Иванов, сторонник развития прецедентного права в России, отмечает, что российская практика формулирования прецедентов сложилась еще в конце XIX – начале XX века в работе Гражданского кассационного департамента Правительствующего сената. То, что в последние 20 лет мы вновь наблюдаем переход к прецедентной системе – «это движение в правильном направлении»[555].
Сторонники легализации прецедентного права в России отмечают, что указанная система обладает рядом преимуществ: стабильность правоприменительной практики; укрепление статуса судебной власти;
снижение влияния на судей различных внешних факторов; возможность оперативно реагировать на изменения в общественных отношениях.
В то же время не все российские юристы согласны с таким мнением, например, А. Курбатов указывает на следующие проблемы, которые могут возникнуть при введении прецедентного права:
1) игнорирование норм Конституции и законов;
2) нарушение принципа разделения властей;
3) нарушение единства экономического и правового пространства права[556].
По мнению Т.Г. Морщаковой, для того, чтобы стать прецедентной страной, нужно избавиться от статутов, т. е. законов, а это невозможно, потому что противоречит историческому развитию правовых систем. Согласно ее позиции, развитие правовых систем (не только российской) идет по определенной линии – от прецедентного права к статутному, и наоборот не бывает[557]. Авторитет закона, глубина и точность актов доктринального толкования формируются на протяжении длительного отрезка времени, подтверждающего или опровергающего те или иные интерпретационные взгляды ученых-юристов. Представляется, что доказанность существования государственно-политических и философско-правовых закономерностей проявляется на протяжении относительно продолжительного периода. Увлечение в недавнем прошлом обоснованием социалистического права, попытки авторитетных ученых-правоведов доказать близкое «отмирание» государства и права, признание актов политических партий в качестве источников права и т. д. демонстрируют степень воздействия исполнительной власти на юридическую науку. «Вспомним, что юридическая наука, да и другие гуманитарные науки многие десятилетия были официально идеологизированы. Официальная идеологизированность означала ориентацию на монолитное единство, прежде всего в вопросах правопонимания, в вопросах предметно-методологических»[558].
Перспективой развития российской концепции толкования является переход от мифов юридической теории к реалиям правовой действительности, в которой важная роль отводится как законодателям, так и интерпретаторам законов. Существуют опасения ослабления возможностей отдельного человека и укрепления позиций институтов государства. Концепция официального толкования закона способствует воспроизводству материального и процессуального неравенства сторон в юридических процессах с участием субъектов публичной власти. Усиление роли государства в управлении российским обществом является объективной закономерностью, которую требуется учитывать в прогнозах развития способов интерпретации.
И.Л. Честнов обращает внимание на прагматический поворот в праве, который «призван реконструировать догматичность традиционной юриспруденции, реифицирующей юридические понятия и занимающейся преимущественно схоластическим анализом связей между ними»[559]. Представляется, что надо очевиднее констатировать сложившиеся соотношения между юридической наукой и практикой, между правом в книгах и живым правом. М.В. Антонов предлагает пересмотреть отношение к системным понятиям в праве («правовая система», «система права»), по его мнению «отечественное теоретическое правоведение стоит перед потребностью «инвентаризации» своего концептуального аппарата и его «юридизации», которые бы позволили избежать двусмысленных и теоретически необоснованных схем»[560].
Е.Г. Самохина, рассматривая правовую концепцию П. Шлага, обращает внимание на то, что право не может быть стабильным и неизменным феноменом, что единственного адекватного значения текста права не существует, право не может быть свободно от ценностного подхода. Интерпретация не является нейтральной процедурой. Ценностные суждения интерпретатора, или его процесс мышления, мироощущение, его социальная среда неразрывно вплетены в процесс интерпретации[561].
Толкование закона можно рассматривать как наделение своими значениями чужого текста. Интерпретатор «начиняет» текстуальные нормативные понятия своими представлениями о сущем и должном правопорядке. Неопределенная связь абстрактной нормы закона с конкретным правоотношением приобретает в результате толкования и применения определенность, которую можно материализовать принудительными методами. Не существует полной и непротиворечивой нормативной системы, из чего вытекают высокие полномочия интерпретатора, превращающего «неточные» положения закона в императивные формулировки правоприменительного акта.
Е.В. Булыгин, характеризуя нормативные системы с точки зрения их полноты, непротиворечивости и независимости, говорит «о замещении менее точного понятия более точным». «Объяснение или рациональная реконструкция понятия – это метод, посредством которого неточное и смутное понятие (оно может принадлежать обыденному дискурсу или начальной ступени формирования научного языка) трансформируется в точное или, по крайней мере, более точное»[562]. Правоприменительный акт является «более точным» по сравнению с «неточным и смутным» текстом закона. Наполняя акт применения своим усмотрением, судья воспроизводит в дискурсе правовой реальности свои индивидуальные правила и принципы. Так в процессе толкования текст закона трансформируется в понятия толкователя, привносящего в дискурс свое представление об укоренившейся юридической практике.
По мнению Р.А. Ромашова, правовая доктрина развивается в неразрывной связи с развитием национальной культуры и является для нее такой же органической частью, как и язык[563]. В российской доктрине толкования в силу позитивистского подхода не делалось различий между толкованием закона и толкованием права. Современные российские научные концепции приближаются к английским представлениям о соотношении толкования права и закона. Например, А.В. Поляков различает понятия «интерпретация (толкование) правовых текстов» и «интерпретация (толкование) права», полагая, что толковаться может только то, что выступает в качестве текста, т. е. связного знакового комплекса «означающее-означаемое»[564]. «То, что именуется толкованием права в традиционной теории, есть своего рода редукция, т. е. сведение права к его текстуальной форме (законов и подзаконных актов) и выявление ее логического значения (поэтому истолкованы могут быть как тексты права, так и тексты того, что когда-то было правом (например, памятники права прошлого)»[565].
Начало XXI в. характеризуется повышением интереса ученых и практиков к течениям правового реализма. Тенденции развития российской концепции толкования закона связаны с конкретизацией законодательных установлений интерпретаторами и правоприменителями. Многие критерии оценки интерпретационных действий субъектов публичной власти находятся вне предмета настоящего исследования. Следует упомянуть выдвинутую Р.А. Ромашовым концепцию реалистического позитивизма, акцентирующую внимание на современных закономерностях юридической действительности[566], которая для приобретения завершенной формы научной доктрины требует дальнейшего развития.
