Начальник армейской разведки прибыл на джипе.

– На караул! – щёлкнули каблуки постовых.

Семь утра.

– Рота, подъём!

И когда десятки босых ног обрушились сверху на деревянный настил казармы, сержант почувствовал, как подтянута струна в позвоночнике, как упруго скрипят доски.

«Каждый человек надеется и мечтает встретить свою половинку, с которой за чашкой кофе в кафе не обращаешь внимания на молчание и затяжную паузу, когда ничего не происходит, но весь мир вокруг словно освещён нежными красками, и в этом молчании обретены смысл и счастье.

Но с какой стати вы решили, что ваша половинка живёт с вами в одном городе, в той же стране? С чего вы удумали, что её родной язык, её родное наречие – это и ваше родное наречие? Почему вы решили, что ваша половинка одной с вами расы, нации, этноса? Быть может, у неё неместного солнца цвет кожи, разрез глаз, надбровные дуги и вообще строение черепа. С чего вы взяли, что ваша суженая не двухметровая дылда-баскетболистка, а вы при ней не низкорослый ушлёпок, которого она играючи подвесила на обруч корзины и вы визжите в ребяческом восторге от слэм-данк? Быть может, она хромоножка. Быть может, она косит на левый. Быть может, она уже была замужем и у неё есть сын, отстающий по математике вечно. О, праотцы, она при этом оказалась не девственна. Вас это тревожит? Меня – нет».

Ингрид Он ждал на пешеходной аллее, ведущей к её дому. Цокая каблуками взад-вперёд по брусчатке, Он украдкой поглядывал на своё отражение в витрине аптеки, словно оценивал свою причёску после стрижки. И, сомневаясь в уместности роз при подобных отношениях с Ингрид, чувствовал, что волнение скрыть не удастся.

«Ингрид – это небрежность, как высшая элегантность, чёткость, играющая в непосредственность».

Ещё полгода назад, влюблённая и блистательная в объятиях Макса, мечта, до которой хотя бы дотронуться, теперь покинутая и независимая, Ингрид медленно брела мимо благородного лавра под пальмами и думала о печально своём.

Расстёгнутый плащ, к вечеру ставший обузой – видимо, спозаранку было прохладно и сыро. Разноцветный платок повязан на плечевую сумку и свисает хвостами ниже колена.

Ингрид всегда была весёлой задирой. Увидев старого друга Макса, который топтался с красным букетом, но с абсолютно серым от любовных переживаний лицом, в ней словно отпрыгнул стопор пружины. Хотелось несчастного котёнка одновременно защекотать и обрызгать, а затем уж обнять и заплакать. В её улыбке появилась свобода, в её походке – размашистость.

И в том, как Ингрид приветливо помахала рукой, и в неспешности, с которой она к Нему приближалась, Он почувствовал – Ингрид уже придумала первую ироничную реплику.

И тогда Он остановился посередине безлюдной улицы, ломая в себе навязчивое ощущение дуэли, будто они сходились. Он ждал, когда Ингрид сама подойдёт. Приблизившись, она кивнула по-офицерски и лукаво прищурилась:

– Меня поджидаете?

Волнуясь, Он забыл свою «первую фразу» и молча протянул ей букет. Ингрид взяла розы в ладонь, не боясь уколоться:

– Очень мило с вашей стороны, действительно, давно не виделись. Как ваше творчество? Нарисовали ещё что-нибудь нетленное?

Не стараясь быть в тон Ингрид развязным, Он напомнил:

– Я не график. Последний год пишу маслом.

Ингрид задорно вскинула подбородок:

– Шикарно сказано. И где вы спрятали ящичек на трёх ножках?

– Этюдник?

«Обобщённая фабула всей альтернативной культуры, называемой контркультурой, или сабкалчер, сводится… Короче, я объясню всё короче. Есть один парень с рабочей окраины».

Его отец, как сальник, усыхал в автосервисе, а мать расшивала старые платья, борясь с ожирением. Его кореша на разбойничьем мотороллере рвали сумочки с плеч и шли к судьбоносным крестикам-ноликам, но зажидили ему барыш на погулять с девочкой. А сам он выродок, исчадие ада, гнобивший два года учителя алгебры, шёл от этого самого учителя, оставив ему подарок, и надеялся, что теперь-то уж точно его допустят к выпускному экзамену.

Пирожное или конфеты, тортик или ликер – чем умаслить химичку после шутки со взрывпакетом?

Алый родстер с опущенной крышей втиснулся у почтамта. Длинными ногами вперёд с бёдрами лет восемнадцати алые каблучки выпали на асфальт, простучали ко входу наперерез бузотёру без аттестата, утверждая главную аксиому – либо дорогие машины тебе по карману и ты на них ездишь, либо ты меняешь в них топливный фильтр.

Наездник пытается успокоить мустанга, прежде чем оседлать. Недоросль погладил крыло машины и воровато огляделся по сторонам.

Факел, обмотанный колючей проволокой, – татуировка на его правой руке, которой он просунул линейку между уплотнительной резинкой и боковым стеклом, кнопка блокировки подпрыгнула.

Восходящее солнце на его левой руке, которая полезла в подбрюшье торпеды, под рулевую колонку, нащупывая разъём замка зажигания.

Нажатие на педаль, передача, сцепление, вторая, газуй. Пацан погнал родстер по улицам. Возомнивший себя хитрым угонщиком, смеющимся над нерадивой погоней, он срезал путь напрямик, вдавил акселератор и проскочил мимо знака «проезд транспорта запрещён».

Визг тормозов в облаке сизой гари стремительно приближался. Автомобильная сирена беспорядочно лаяла, непоправимо. Красный родстер летел на двух пешеходов.

Ингрид обернулась на звук и отпрыгнула в сторону, а футурист, презирающий граффити, только успел оглянуться, но почему-то остался стоять. Бампер скользил к Нему, машина шла юзом. «Ещё один ярд – и кончено». Растерянность, памятник в центре пешеходной аллеи.

Когда всё застыло, только рассвирепевший пацан, едва не уложивший пешехода на камни брусчатки, распахнув дверцу, гаркнул:

– Ты что?!

Потенциальный клиент хирургии оценил окончательное расстояние – примерно пять дюймов, ладонь и три пальца отделяли Его от решётки радиатора. Он пожал плечами:

– Ничего.

Его кулаки не сжаты, осанка осталась расслабленной, строить из себя моралиста Ему не хотелось, и в прострации, молча, Он уступил проезд. Так же отстранённо проводил взглядом проехавшую мимо машину.

Ингрид растерянно запустила пятерню в нижние локоны и, пытаясь придать причёске воздушность, чуть их встряхнула. Жест, заменяющий девушкам почёсывание затылка.

– А вы, я смотрю, по-прежнему эпатируете? Я-то сначала подумала, что это какой-то ваш приятель решил пошутить.

Он перевёл взгляд сначала куда-то вниз, на параллелепипеды камня, затем на букет роз в руке Ингрид и только затем ей в глаза. Ингрид переложила букет поудобней и взяла Его под руку:

– Памятник укротителю красного дьявола мы, пожалуй, сегодня ставить не будем. Пойдёмте отсюда.

Ингрид привела Его в кафе с открытой террасой под названием «Кромвель». Тихое место в проходном переулке, ведущем к каналу. Своим аскетизмом кафе было под стать лорду-протектору, ничего лишнего, мебель из пластика. Только большой аквариум на металлической раме возвышался слева от входа, словно лежащий на боку платяной шкаф, и придавал узкому переулку голубовато-зеленоватый оттенок.

Шесть столиков не покрытые скатертью стояли на улице, на два из которых был взгромождён телевизор, и тянулись два грязных провода через открытую дверь.

Шесть посетителей в спецовках расселись перед экраном, оккупировав два столика справа. Контингент постоянный, рацион их умеренный – гамбургеры на одноразовых тарелках, пиво по две пинты на брата, дешёвый табак.

Шесть сосредоточенных лиц, уставших от подёнщины жизни, шесть пар утомлённых глаз, устремлённых в экран. Вечер трудного дня, но никто не спешит на ужин к детишкам. Они внимательно слушают, что говорит активист профсоюза, вышедший из рабочих, такой уверенный и спокойный: «Мы делаем последнее предупреждение. Если в ближайшие дни правительство не примет никаких решительных мер, будет объявлена долгосрочная забастовка всей отрасли». Суровые лица обветрены, курят, они соглашаются и кивают друг другу.