Ночь стояла ясная, светлая; луна-царица золотым блюдцем сияла на тёмно-синем бархате неба; и видно было далеко. Чёрными пятнами расползались по земле леса, простирались поля, залитые лунным светом. На лугах какие-то юноши жгли костры, а возле них пощипывали травку высокие кони. Стройные, простоволосые девушки бросали бусы в ручей, потом, подняв лица, махали Мартине и Фелиции руками. Мартина махала им в ответ. Дабы не сорваться... с небес... она крепко сжимала голыми ногами горячие бока козла. Некие люди в чёрных одеждах — по двое, по трое, а то и целыми группами — брели по дороге в сторону деревеньки Пылау; на всех на них были долгополые плащи с клобуками, низко надвинутыми на лица. Иные шли с посохами, кто-то ехал верхом — на лошади, на муле, на осле и даже как будто... на верблюде. Откуда здесь, в земле ливонской, взялся верблюд? А тут ещё большее диво увидела Мартина: некий толстяк, тоже скрывающий свой лик под клобуком, ехал на свинье... Удивительно всё это стало Мартине: что за странные люди идут и едут куда-то глубокой ночью? что за нужда гонит их по дороге в то время, когда все, утомлённые дневными трудами, спят у себя в уютных постелях?..
И прокричала Мартина Фелиции:
— Кто эти люди? Куда они идут?
Фелиция только мельком глянула вниз; как видно, давно уже на подобные чудеса насмотрелась:
— Это наши люди, дитя! Наши ноги и руки, наши глаза, наши уши. Они — наши зубы кусающие и наши целующие губы. Они наша плоть для плети и наш карающий меч. Скоро ты всех их увидишь.
— Почему же они идут, а не летят, как мы? — всё любопытствовала Мартина.
Госпожа Фелиция улыбнулась снисходительно:
— А у нас в замке каждому ли позволено сидеть во главе стола?..
Было собака и козёл взмыли очень высоко, и Мартина, кроме неба, которое оказалось близко-близко, и земли, оставшейся позади далеко-далеко, больше ничего уже не видела. Тогда она посмотрела на Фелицию, на ведьму, на красавицу-ведьму, на красавицу... Подивилась Мартина: как не замечала она прежде, что Фелиция столь хороша, что прекрасна она! Ведь каждый день прислуживала ей и видела госпожу свою в разных видах. И всё ведьминское было Фелиции так к лицу: и косматая чёрная собака, и поблескивающая на коже мазь, и сама нагота... Тут подумала Мартина, что всё врут досужие люди про ведьм — будто ужасны ведьмы. Нет, ведьмы прекрасны! Врут, что во время полётов похищают ведьмы младенцев и будто пьют их кровь и тела их пожирают — чтобы лететь, чтобы летать. Нет, не похищала красавица Фелиция младенцев и не высасывала из них кровь и плоть их не пожирала. И сама Мартина — тоже уж ведьма — совсем о крови и плоти младенческой не помышляла. Летелось ей легко и радостно. Никогда ещё в жизни ей не было так хорошо.
Всё поглядывала Мартина вниз, всё занимал её вопрос о цели столь неожиданного и стремительного путешествия... И уж хотела Мартина у Фелиции спросить, куда же летят они и где они увидят всех тех странных людей, да тут и сама поняла. Красноватое пятнышко, что виделось ей на земле пятнышком крови, вдруг увеличилось и закружилось (это собака и козёл, быстро снижаясь, крутились в плотных потоках воздуха), и обратилось пятнышко красной черепичной крышей, в которой Мартина тут же узнала крышу церкви Святого Себастьяна. А перед церковью и Рыночную площадь уже рассмотрела, и ряды прилавков на ней, и вокруг — маленькие, словно игрушечные, домики деревни Пылау, окружённые купами пышных садовых деревьев и далее какими-то постройками, повозками, палатками.
Облетев массивную квадратную башню со шпилем, собака и козёл на большой скорости, совсем уж как будто падая, устремились к трубе. Мартина от страха закричала и зажмурилась, сжала пальцы свои до боли на рогах козла, а Фелиция только рассмеялась ей в ответ:
— Не бойся за себя, дорогая, коли доверилась дьяволу...
И тогда Мартина через силу открыла глаза и увидела, что уже несутся они, очертя голову, по широкой печной трубе, увидела, как отчаянно развеваются волосы за спиной у Фелиции, как путаются эти светлые волосы с чёрными космами собаки, и путаются красиво, и красиво же распутываются, кудрявятся и завиваются. А позади красавицы-ведьмы разглядела Мартина подвижный чёрный шлейф; и у себя за спиной она такой же шлейф разглядела; это печная сажа, оторвавшаяся от стен, устремлялась вслед за внезапно ворвавшимися в трубу гостями.
Вдруг стало светло, и полёт замедлился. Через квадратную дыру, похожую на вход в погреб, козёл и собака опустились в довольно просторный зал, освещённый тысячами свечей. Мартина огляделась. Она поняла, что этот зал находился глубоко под землёй, под церковью Святого Себастьяна, и вход в него был из церкви, но попасть сюда, оказалось, можно было не только через церковь. Козёл и собака, всемогущие демоны, принесли их сюда через малую отдушину; а захотели бы — так и через игольное ушко протащили...
Свет поначалу ослепил. Свечи здесь были повсюду; особенные свечи, чёрные как смоль: на длинных столах, заставленных всевозможными яствами, на высоких напольных подсвечниках, на стенах, в руках у иных людей... Да, стояли во множестве люди — те самые люди, каких Мартина уже видела недавно идущими и едущими по дороге, в чёрных плащах до пят и под клобуками. Иные уж скинули клобуки, однако увидеть их лица, узнать их Мартина не могла, поскольку люди были в масках. Девушка всё озиралась, оказавшись в этом тайном месте впервые, и заметила, что среди людей в масках были и некоторые без масок — и мужчины, и женщины. Но лица их были столь безобразны... где-то явно изрытые оспой, искривлённые рубцами старых ран или почти напрочь уничтоженные проказой, где-то с уродствами; на эти лица без содрогания даже невозможно было смотреть... лучше бы, подумала Мартина, они спрятали свои лица под масками. Были здесь, впрочем, и иные лица, какие иначе как прекрасными не назовёшь. Но красота, отличавшая их, не небесная была, не ангельская, не божественная, а красота их была сатанинская, роковая красота, неудержимо привлекающая и, как о ней говорят, непременно губящая, это была красота пламени, привлекающая мотылька, — та красота, черты которой Мартина увидела накануне в госпоже своей. И она догадалась, что красавцы-мужчины и прекрасноликие юноши не кто иные, как инкубы, падшие ангелы, распутные демоны, гоблины, а красавицы-женщины, стало быть, суккубы, искусительницы-демоницы[60].
Мартина всё осматривалась. Подземный зал походил на храм какой-то. Но в храме этом было бы глупо искать святое распятие или лик Иисуса. На стенах, на потолке, на полу она находила начертанные углём или мелом пентаграммы и другие знаки, каких она не знала, но поняла, что знаки тоже магические. Особенно внушительно выглядела пентаграмма, изображённая возле входа в зал. Верно, под этим знаком, называемым в народе «ведьминой ногой», всё ожидаемое действо и должно было происходить. Вершина пентаграммы, жирно намалёванной углём или сажей, смотрела вниз, как и полагается у колдунов и чёрных магов, у чародеев и заклинателей, у гадателей и ложных целителей; вписанный в пентаграмму Сатана в образе козла изображён был так искусно, что выглядел живым; в верхние два луча пентаграммы уходили рога козла, в боковые лучи — уши, а в нижнем луче заключалась борода. Совсем маленькая пентаграмма, но уже вершиной кверху, красовалась на лбу козла — адовой печатью красовалась, клеймом. Новые люди, что входили в зал, кланялись этой пентаграмме, однако кланялись они наоборот, не как христиане кланяются иконе и не как язычники кланяются своим богам; они обращались к пентаграмме задом, низко склонялись и секунду-другую взирали на неё у себя из-под ног; затем, выпрямившись, они пятились, будто раки, вытянув руки назад, и дотрагивались до изображения. Иные исполняли некий ритуальный танец: подпрыгивали высоко, взбрыкивали ногами, при этом голова наклонялась за спину вниз таким образом, чтобы подбородок указывал в небо. Обращаясь к Сатане с просьбами, они водили задом, как водит им собака, виляющая хвостом, кривлялись и совершали некие замысловатые ужимки, кои описывать здесь представляется мерзким, ибо те кривлянья и ужимки противны самой природе человека, и ежели человек не утратил напрочь разум, он не станет ни повторять, ни описывать их. Но смотреть на них Мартине было любопытно...
