Кроме всего прочего у него была еще новая шпага и кремниевый мушкет, заряженный и со взведенным курком, и он обеспечивал безопасность отряда с тыла.

— Если бы только у меня были новые бериллы! — сетовал маленький ученый. — Без них я вижу только сплошную зеленую массу. Каждая лиана кажется мне древесной змеей.

— Салазки с подряски? Никогда не зыркал. Где?

— Тс-с-с! А ну-ка тише! И всем стоять! — Витусу показалось, что он услышал какой-то звук, не похожий на крики попугаев и гвалт обезьян. — Тс-с-с! — Он прислушался.

Но звуки тропического леса, пронзительные и рокочущие, не умолкающие ни на минуту и жутко чужие, казались все теми же. Коротышка пропищал:

— Уй, ушки у меня на макушке, но не слышу и в полушка, щеб меня!

Магистр и Хьюитт пожали плечами.

— Должно быть, послышалось, — Витус еще раз огляделся и вдруг заметил стрелу. Она еще дрожала, впившись в ствол дерева.

— Стрела! — хотел он крикнуть. — Осторожно!

Но было уже поздно. Стрелы полетели со всех сторон. И он узнал тот звук, что ему послышался, — свист стрелы. Он почувствовал удар по левому плечу, развернулся назад и… очутился лицом к лицу… нет — перед множеством черных лиц. Они были не только перед ним, но и над ним, в листве, и за ним — он это чувствовал спиной. Они были повсюду.

Но никого из его друзей не ранило. Намеренно или случайно? Только из тюка Хьюитта торчали две стрелы.

— В чем дело? — обратился Витус к ближайшему лицу. Он попытался придать своему голосу уверенность. — Мы друзья.

Лицо выступило из чащи. Обозначились контуры мускулистого черного тела чуть ниже ростом, чем Витус. Вокруг него возникли другие фигуры. Все они были черными и, можно сказать, голыми. Только короткий набедренник с поясом, за которым торчали у кого боевой топор, у кого шпага, у кого нож. И у всех большие луки. Неуверенными в себе они не казались.

Тот, к кому обратился Витус, смерил его холодным взглядом:

— Кто ходить здесь — не друг. — Он говорил на ломаном испанском. — Снять оружие!

Однако жесты, которые сопровождали его слова, были красноречивее слов, поэтому даже Хьюитт, который ни слова не понимал по-испански, послушался. Он уж было сложил драгоценное оружие на землю, но Витус властно поднял руку. Так просто он не намерен был сдаваться.

— Мы друзья. Держим путь к симарронам, а оттуда дальше, в Номбре-де-Диос. Мы здесь, так сказать, проходом.

— Снять оружие или умирать!

Круг чернокожих начал угрожающе сужаться. Кое-кто из окружавших уже приладил новую стрелу на тетиву, кто-то потянулся к томагавку. Витус сдался. Враг был силен, а отступление невозможно.

— Ладно, складываем оружие, друзья. Подчиняемся превосходящим силам.

Сам он отстегнул шпагу и положил ее на землю рядом с мушкетом и поднял глаза к чернокожему:

— Будьте осторожны, мушкет заряжен.

— Callarse la boca! Заткнись!

— Как хотите.

Витус заметил, как чернокожий грубым движением поднял его мушкет, чтобы рассмотреть со всех сторон. Скорее непреднамеренно он снял крышку полки, отпустил курок и нажал спусковой крючок.

Раздался выстрел. С оглушительным свистом пуля вылетела из ствола, пробила зеленый купол джунглей и осыпала друзей и врагов ливнем зеленой листвы. Стрелок оторопел, а потом зашелся истеричным хохотом. Его товарищи подхватили:

— Хо-хо-хо!

— Ха-ха-ха!

— Хоа, хао! Это весело!

Чернокожий еще раз нажал курок, и когда ничего не произошло, закинул мушкет себе за спину. Его веселости как не бывало.

— Где патроны? Давать патроны!

— У меня их нет.

Еще не хватало сообщать этому вояке, что у него в мешке есть и пули и порох. Витус снял мешок с плеч и с удивлением заметил на нем пятна крови. Это была его собственная кровь. Удар по его плечу был настильным выстрелом, не смертельным, но вероломным. В нем взыграло негодование:

— Кто вы такие, чтобы нападать на мирных путешественников?

— Ты спрашивать — нет ответа! Callarse la boca!

Другой чернокожий, который разбирался с поклажей Хьюитта, издал гортанный крик:

— Хоа, хоа, Донго! Здесь много хороших клинков. Посмотри!

«Его испанский много лучше», — отметил про себя Витус.

— Потом смотреть! — Тот, с холодным взглядом, поднял шпагу Витуса, сунул ее к остальным клинкам. — Не теперь. Теперь связывать!

Несколько воинов выступили из круга и связали пришельцам руки за спиной.

Витус сделал еще одну попытку:

— Все это чудовищная ошибка. Мы мирные путешественники и держим путь на Номбре-де-Диос!

— Ха! Номбре-де-Диос! — Донго буквально выплюнул это название. — Змеиное гнездо! Полно испанцев! Bribynes, ladrynes, asesinos[41]! Ты идти в Номбре-де-Диос? Я тебя сразу убивать!

Но прежде чем он успел привести свою угрозу в исполнение, его остановил чернокожий, который с любопытством копался в тюке Хьюитта:

— Хоа, Донго! Здесь клинки Хафа, кузнеца. На них его клеймо.

Холодные глаза Донго стали просто ледяными. Он подскочил к Витусу, взял его за грудки и приподнял дюйма на два над землей:

— Ты воровать! Ты воровать у Хаф! Что сделал с Хаф? Убивать? Ты говорить! Быстро! Я тебя убивать! Я вас всех убивать!

Витуса это уже достало. Черная лапища на его груди и то жалкое зрелище, которое он сейчас собой являл, были последней каплей.

— Вы что здесь все с ума посходили?! — заорал он прямо в лицо Донго. — Мы мирные путешественники! Мы идем от Хафа, нашего друга! Он попросил нас отнести оружие Окумбе, вождю симарронов!

При имени Окумбы Донго ослабил железную хватку:

— Ты к Окумба? Ты знать Окумба?

— Нет, я знать его не знаю.

— Ты не знать? — Его глаза снова заледенели.

— Да, мы не знаем Окумбу, но несем для него оружие от Хафа. Хаф — наш друг. Ты в состоянии это понять? Друг!

Витусу показалось, что он говорит с больным битюгом.

Тот любопытный чернокожий, что вынул шпаги и мечи из тюка Хьюитта, пришел Витусу на помощь:

— То, что говорит чужак, может быть правдой, Донго. Его объяснение ничуть не хуже твоего.

Тут вмешался Магистр:

— Парнишка прав! In dubio pro reo! Что значит: если сомневаешься, прими сторону обвиняемых! Вы когда-нибудь слышали об этом, господа?

Донго совсем обалдел, он ни словечка не понял. Словоохотливый любопытный парень объяснил ему все еще раз на каком-то гортанном языке, который Витус определил как африканское наречие.

Наконец Донго неохотно согласился с красноречивым соратником:

— Хорошо, Мойса, пусть. Окумба решать. Идти Окумба, rápido![42]

Они сидели на поваленном стволе кампешевого дерева, которое чернокожие притащили на край поляны, представлявшей собой нечто вроде агоры. Земля на ней была утоптана множеством мозолистых ступней. По краям поляны стояли деревянные хижины, среди них возвышалась одна под соломенной крышей. Это внушительное сооружение было штаб-квартирой Окумбы, мэрией и судом здешнего поселения, как объяснил пленникам Мойса, прежде чем они с Донго исчезли в его недрах.

— Мы известим о вас Окумбу, — успел еще сказать Мойса, — и он решит вашу участь.

Час шел за часом. Они все еще сидели на дереве, окруженные полудюжиной враждебно взирающих на них симарронов, которые пресекали любую попытку пленников распрямиться или вытянуть ноги недвусмысленным движением оружия. О побеге не приходилось и думать: их руки были по-прежнему связаны.

Наступил вечер. В последних лучах заходящего солнца мелькали крылья больших птиц, которые искали пристанище в ветвистых кронах тропического леса. Хьюитт и Коротышка тоже выглядели сонными. Их головы то и дело падали на грудь. Марш через джунгли оказался для не окрепших еще тел слишком тяжелым испытанием.

Большое насекомое с отливающими синим крыльями спустилось на высокий лоб Магистра.

— Кышшш! — не имея возможности отмахнуться руками, маленький ученый принялся строить зловещие гримасы. Но сколько бы он ни пытался корчить устрашающие рожи, насекомое и не думало улетать. Он отчаялся в своих усилиях и разразился пространной речью: — Кровью нашего Господа Иисуса Христа клянусь! Прожить такую насыщенную событиями жизнь, чтобы умереть от укуса жалкого насекомого! В местах, где царит беззаконие, где у человека отбирают свободу ни за что и еще раз — ни за что! Хотел бы я увидеть этого сеньора Окумбу, который мнит себя господином времени и так гостеприимно принимает нас! По всей вероятности, он лежит сейчас у одной из своих подружек, а нас заставляет мариноваться здесь. Да уж, джентльмен большого благородства с безупречными манерами, должен признать. Только от его гостеприимства меня уже тошнит!