Попытавшись победить собственную застенчивость, она рискнула пообщаться с Кейвом перед прощанием в неформальной обстановке. Он согласился поужинать с нею в «Цветке ветра», и они провели там пару часов, оба слишком закомплексованные и скованные один условностями кинтанианского воспитания, другая – своим неумением флиртовать. Тарва не совсем уверена была, что он понял её правильно, только даже рада была этому, настолько всё получилось как-то неуклюже и беспомощно. Они слишком поспешно поддакивали друг другу, как только один из них находил тему для разговора более чем из трёх односложных слов, слишком долго молчали, когда разговор этот иссякал, и слишком охотно налегали на еду, чтобы получить хоть какое-то удовольствие от всего этого. Но Тарве, не смотря ни на что, этот ужин принёс какие-то надежды, пока робкие и смутные, но такие радужные! Она чувствовала поддержку Анны, которая почти не скрывала, что хочет их сближения, и очень надеялась на это.

Кейв прекрасно понял Тарву, но ему этот вечер принёс не радужные надежды, а самый элементарный страх. Он боялся женского внимания, так как воспитывался на Кинтане. От природы он холоден не был; но это воспитание что-то сломало в нём. Он гнал от себя все мысли об этом, боялся и стыдился своих фантазий, ненавидел в себе мужские инстинкты. Именно поэтому такой страх и такую неприязнь в нём вызвала Ва, которая сама была, как одна большая, воплощённая сексуальная фантазия, при виде которой Кейв уже не мог думать ни о чём другом.

К Тарве он испытывал несколько иное чувство, основанное скорее на жалости. Он увидел в ней собственный страх и собственную проблему, только это нисколько не добавило ему влечения к ней. Если Ва он просто не мог видеть спокойно, настолько она его раздражала, то Тарву он видеть мог, но не хотел. После ужина он долго сидел у себя, не в состоянии что-то решить или уснуть, а потом пошёл к Анне. Та тоже не спала; неудача у Савалы слишком потрясла её нервы. Она мучилась тем, что испытала облегчение, и не могла понять сама себя, как и Кейв. Грит уже ушёл от планеты, и находился в гиперпространстве; всё было опять так зыбко и неопределённо.

– Не спишь? – Задал Кейв, войдя, вопрос такой же нелепый, как и обязательный, и Анна, улыбнувшись, покачала головой. Она сидела в кресле с ногами, в белых мягких лосинах и такой же кофте с длинными, до середины ладони, рукавами, но с очень большим декольте.

– Здорово выглядишь. – Продолжал Кейв, привычно устраиваясь в кресле напротив. – Ты самая красивая мероканка в этой Вселенной.

– Мне кажется, Тарва гораздо красивее. – Пожала Анна плечом. Улыбка Кейва погасла, по лицу пробежала тень, и Анна, мгновенно увидев это, потянулась и погладила его по руке:

– Ну, что ты так? Прекрати! У тебя такой вид, словно ничто на свете тебе не мило!

– Я в детстве, – неожиданно сказал Кейв, – часто нарочно плакал, чтобы леди Арина меня приласкала. У них это не принято, а мне этого так поначалу не хватало! Я был маленьким мероканским мальчиком, у которого убили родителей, а меня делали кинтанианским военным. Чтобы спасти мне жизнь, конечно.

Анна села прямо, отставив спа, который допивала, когда Кейв вошёл. Она долго ждала, когда Кейв поговорит с нею об этом, но сама не начинала разговор.

– Мои родители были самыми любящими на свете; наверное, я был слишком избалован ими, не знаю, не помню уже теперь. Помню только, что мне было одиноко и страшно, и как мне хотелось, чтобы хоть кто-нибудь сказал мне, что любит меня. Но они этого не говорят, Анна. Женщины – кинтанианки – существа суровые, хоть и утончённые. Леди Арина очень боялась моих эмоций, она говорила, что именно они – мои самые страшные враги. Она старалась изо всех сил уберечь меня от влюблённости… А теперь я просто сам не могу. Ты понимаешь?

– Да. Это рефлекс. Как собака Павлова: если каждый раз, как она тянется к воде, её бить током, она будет бояться пить и умрёт от жажды. У тебя это условный рефлекс. Ты боишься женщин?

– Да. Нет, – спохватился он, – у меня нет влечения к мужчинам или другим существам, я ненормален, но не настолько. Я понимаю, что ты симпатизируешь Тарве. – Он посмотрел Анне в глаза. – Поверь, у меня достаточно ума и наблюдательности, чтобы понять это, и многое другое, о чём я, может быть, иногда предпочитаю не говорить. Я не могу, Анна. Просто не могу. Я не в состоянии даже думать о близости с женщиной, мне делается… не по себе, если не сказать больше.

– Меня же ты не боишься. – Растерянно произнесла Анна.

– Ты сестра. Я это почувствовал сразу, как только ты прикоснулась ко мне там, на Пскеме, я почувствовал себя так уютно. Это другое, совсем. Ты понимаешь меня?

– Так нельзя. – Анна почувствовала, что вот-вот заплачет. – Кейв, так нельзя!

– Я знаю. Мне достаточно больно думать об этом, и я не хочу, чтобы между нами снова вставал этот вопрос. Я хочу забыть об этой проблеме раз и навсегда, если я не в силах решить её. Ты меня понимаешь?

– Да. Понимаю. Прости. – Она снова погладила его ладонь. – Я люблю тебя, Кейв. Со всеми твоими проблемами и недостатками, и даже достоинствами, такого, как есть, здесь и сейчас. Изменишься ты, или нет, я всё равно буду тебя любить.

– Я буду рад стать хорошим дядей твоим детям, и уверен, что мне будет достаточно любви к ним, и их любви ко мне.

Анна промолчала. Ей было нестерпимо печально, она понимала, что здесь не сможет помочь Кейву никак. «Может, – думала она потом, – он как-то оттает на Корте, когда у нас будет свой дом, когда мы создадим свою семью, когда он посмотрит на других, на жениха Асте – ведь появится у неё жених? – поживёт той жизнью? Не может быть, чтобы такой красивый, такой замечательный мужчина остался один, это не справедливо!»

С этого, само собой, мысли её опять вернулись к ней самой и Ивайру. Ей нравился Тайнар, а ему нравилась она, и это стало очевидно уже не только для них двоих. Она чувствовала, что и Кейв именно это имел в виду, когда так уверенно говорил о её детях. Но она-то пока не готова была к этому… И был ещё Ивайр, который любил её, пусть теперь об этом и не помнил.

Первым глаза открыл Ош. Они с Ивом лежали в лифте, так, как упали в момент старта; болели все кости, но шевелиться он мог, что и использовал, упершись в пол руками и с трудом превозмогая боль во всём теле. Ив не шевелился и вообще никаких признаков жизни не подавал. На бледных губах запеклась кровь.

– Вот… – Употребил нехорошее кинтанианское слово Ош. – И что теперь делать?

Никто, кроме него самого, ответить на сей вопрос не мог, и потому, не видя никакой альтернативы, Ош начал действовать самостоятельно.

Сначала он открыл дверь шлюза и выглянул в короткий узкий коридор. Вряд ли кто-то ещё был в этом корабле – в противном случае их давно бы обнаружили, но проверить следовало. Пройдя до конца коридора, Ош очутился в маленьком и неудобном, рассчитанном на трех гуманоидов, крипте; помимо крипта, ничего в этом странном корабле не было, ни кают, ни других коридоров, ни столовой, ничего. Снова выругавшись, Ош вернулся за Ивом. Мероканец был, конечно, ниже, чем сам Ош, но лёгким его назвать было нельзя. Пришлось поднапрячься, пока донёс его до крипта и уложил в неудобное для человека, с иным, нежели у гуманоидов, строением позвоночника, кресло. Быстро проверил его состояние. Удар савалянина вызвал внутреннее кровотечение, и Ош снова чертыхнулся про себя, одновременно восхитившись мастерством Магистра Ордена Чёрной Воды, сумевшего противостоять мероканскому Бойцу Теней и даже ранить его. Мысленно похвалил себя за то, что захватил с собой, повторно покидая посольство, кое-что из того, что могло пригодиться теперь, и приступил к лечению. Препараты и инструменты кинтаниан были, конечно же, совсем иными, нежели подобные же землян, и занимали совсем мало места. Отличались они от земных примерно так же, как мобильный телефон отличается от первых телеграфных монстров, были просты в использовании и гораздо более эффективны. С помощью совсем маленького приборчика Ош произвёл все необходимые манипуляции для того, чтобы остановить кровотечение и облегчить состояние Ива.