Что чувствует человек, вернувшийся в родной город после нескольких лет отсутствия? Наверное, радость и мандраж от предстоящей встречи с родными и близкими? Отголоски волнения и головокружительное ликование при мысли о том, что скоро увидит стены отчего дома. Самые надёжные и защищённые. Откроет массивную входную дверь и нырнёт в объятия отца…

Я честно старалась настроиться на подобный лад. Ругала себя всю дорогу, обвиняла в бесчувственности и холодности. Трусила и тихонько вытирала глупые слёзы. Но всё тщетно. У меня не получалось. Что-то тяжёлое, постоянно давящее на сердце, не давало дышать. Словно кто-то сжал стальным хватом горло, перекрыв доступ кислорода. Специально. С намерением задушить.

Пока машина медленно плыла по пустынной трассе, вспоминала о том, как покинула этот город два года назад. В тот день я думала, что уже никогда не вернусь сюда. Не смогу. Не пересилю свои страхи. Не пробьюсь сквозь завесу из боли и разочарования. Но нет. Вот она я. Живая и здоровая. Еду домой. Мимо проплывают знакомые, въевшиеся под корку, пейзажи. За тонированным окном шумит прибой, и щебечут птицы. Жизнь продолжается. Идёт своим чередом, несмотря ни на что. Ей плевать на потери людишек. Ей плевать на их страдания. Она не оборачивается. Не засматривается за тех, кто остался за бортом. Ей это не нужно.

– Заедем сначала на кладбище, – обращаюсь к водителю и смотрю ему в глаза через зеркало заднего вида.

Кажется, мужчине не очень нравится моя идея. Он не хочет менять привычный маршрут. Не положено по инструкции.

– Но Владимир Олегович… – пытается возразить, но не даю. Перебиваю, едва он успевает рот открыть:

– Я знаю, что вам сказал мой отец, – стараюсь придать своим словам максимум уверенности, игнорируя её абсолютное отсутствие. – Отвезите меня, пожалуйста, на кладбище. Мы ненадолго.

Серые глаза мужчины смотрят на меня несколько секунд. Изучают. Будто прикидывает, стоит ли потакать капризам избалованной принцессы, коей меня считает. За двадцать один год успела привыкнуть к их снисходительному отношению. Мол, что взять с дочурки Ангелова? Художница. Ничего серьёзного.

– Хорошо, Катерина Владимировна, – протянул водитель, переведя взгляд на дорогу. – Как скажете.

Откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза. Всего на миг, чтобы успокоиться, прийти в себя и унять бешеный пульс.

Воспоминания двухгодичной давности замелькали перед мысленным взором, подобно чёрно-белым кадрам старого диафильма. В висках болезненно застучали надоедливые молотки, спину прострелило острой болью.

Я будто снова оказалась в больничной палате, подключённая к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Надоедливый писк кардиомонитора резал слух, перед глазами всё плыло и растекалось, превращаясь в большие цветочные кляксы.

– Катенька, девочка моя, – папин голос долетал до меня издалека, словно из-за широкой каменной стены. – Проснулась! Наконец-то.

Почувствовала, как до моей руки дотрагивается его широкая, покрытая грубой мужской кожей, ладонь. Пальцы мелко задрожали, резь в глазах усилилась.

– Ч-что со мной? Г-где я?

– Всё уже позади, малыш, – заверяет папа, а я не верю. Не хочу верить. – Главное, ты пришла в себя. Остальное уже не имеет никакого значения.

– П-пап…

А из глаз текут кровавые слёзы. Кожу под ними жжёт, в носу гуляет холодный ветер. Пытаюсь избавиться от надоедливой трубки, но не могу. Руки не слушаются. Не могу дотянуться до шланга. Мышцы болят, кажется неподъёмными.

– Вы с Константином попали в аварию, – словно удар в самое сердце. Костя… Знаю. Мой друг, водитель и телохранитель в одном лице. Пытаюсь вспомнить момент, о котором говорит папа, но воспоминаний… нет. В голове пусто. Только боль и желание плакать. Громко. Навзрыд. – Он погиб на месте, а ты… – сжимает мои ледяные пальцы. Крепко так. Пугающе крепко. – Ты была в коме… год… Врачи говорили, что не проснёшься. А я верил! Знал, что ты не уйдёшь, не бросишь своего старика…

Он ещё долго говорил. Много. Безостановочно. Пока не пришла медсестра и не ввела мне успокоительное. А я молчала. Не могла ответить. Слов не было.

Год. Я потеряла целый год своей жизни. Год и несколько лет до него. Всё стёрлось. Без возможности восстановить…

– Катерина Владимировна, – зовёт водитель, возвращая меня назад. – Приехали.

Коротко киваю ему и выхожу из машины. Ноги сами несут меня к бабуле, что сидит у входа на кладбище. Покупаю хризантемы. Белые, символизирующие чистоту и невинность. Десять штук. Больше у неё нет.

– Спасибо вам, – вручаю цветочнице несколько купюр, от сдачи отказываюсь. Ей нужнее.

– Будь счастлива, деточка, – слышу из-за спины, но обернуться сил нет. Иду вперёд, сжимая в руках букет.

Дохожу до двойной могилки из чёрного гранита и замираю. Сердце колотится где-то в горле, дыхание перехватывает. Как тогда. Два года назад.

Смотрю на крошечного ангела и плачу. Не могу не плакать. Грудину жжёт, диафрагму скручивает до состояния тонкого жгута. Медленно, оседаю на землю. Коленки сами подгибаются, силы покидают меня.

– Маленький мой, – шепчу сквозь слёзы. – Мама скучает по тебе. Сильно-сильно…

С трудом дожидаюсь, когда самолёт сядет в частном аэродроме Парижа. Вылетаю из здания, не обращая внимания на семенящую сзади стюардессу. Знаю, что не отстанет. Догонит. Шею свернёт, ноги переломает на своих шпильках, но догонит. Не упустит шанса получить пригласительный билет в мою постель. Думает, если хорошенько постарается, моё каменное сердце дрогнет. Оставлю при себе и буду потрахивать за деньги. Очередная дешёвая шлюха. Хотя… Нет, эта дорогая. Губу раскатала так, что от самого боинга тянется. Бойкая. Будет стараться до последнего.

– Демид Александрович, – подаёт голос. Поставленный. С придыханием и акцентом, больше подходящим коренным француженкам. – Помогите мне, пожалуйста, – взглядом из-под длинных чёрных ресниц указывает на свои два чемодана от известного итальянского бреда.

Коротко киваю водителю, чтобы разобрался и ныряю в салон внедорожника. Через секунду Анжелика оказывается рядом, заполняя пространство изысканным ароматом дорогого парфюма. Откидывается на спинку и расстегивает пуговицы тёмно-синего кителя с эмблемой авиакомпании на груди.

– Я так вам благодарна, – щебечет девушка, заглядывая мне в глаза, – что вы предложили довезти меня. Если бы не вы…

– Не стоит, – жестом заставляю её замолчать. – Михаил, поехали. Я тороплюсь.

Остаток пути провели в молчании. Анжелика держалась молодцом, только изредка бросала в мою сторону заинтересованные взгляды, которые я благополучно игнорировал. Благо, голова была забита совершенно другим.

Держа перед собой смартфон, листал очередной доклад на Ангелову. Третий за последние три года. Получается, по одному на каждый? Интересный расклад, ничего не скажешь.

После той истории, три года назад, пытался выйти на неё. Искал информацию, поднимал все архивы Калининграда, лишь бы докопаться до сути. Понять, почему Ангелов решил подчистить историю болезни дочери, но тщетно. Поработали так, что не придраться. Чиста. Абсолютно.

Но я же знал, что это не так. Помнил, каким безжизненным тельцем лежала на моих руках. Это тяжёлое дыхание через раз и слабый, едва уловимый, пульс. Нет, здесь что-то было. Нечто серьёзное. Значимое. Что-то такое, чего Ангелов боялся. Сильно боялся. Панически. Так, что решил спрятать дочь. Увёз из города, запретил местным СМИ упоминать её имя. Словно никогда и не было никакой Катерины Владимировны Ангеловой. Но два года назад девчонка засветилась. Вышла из своего тайника и продолжила жить, как ни в чем, ни бывало. Словно не было в её жизни никакого Демона. Не было трёх дней и ночей в загородном имении, когда таяла в моих объятиях. Забыла. Или сделала вид, что забыла? Плевать.

Моя ошибка заключалась в том, что не притащил девицу к себе. Не отправил за ней своих людей, чтобы привели. Не напомнил о себе. А она расхрабрилась. Набралась наглости настолько, что потянулась к самому святому, что у меня осталось в этой жизни. Посягнула на недосягаемое.