Меня настигли стремительно. Так стремительно, что даже пискнуть «мама» не успела.
— Не испытывай мое терпение и садись в волар!
— Сам садись в свой волар, я с тобой никуда не полечу!
Чтобы не брыкалась, Ползучее скрутило мне руки и, удерживая их за спиной, грозно прорычало:
— Приказ великородного. Садишься в волар и летишь домой. Завтра в час дня жду тебя в Аклуа Плейз.
Его глаза вновь стали пепельно-сизыми, а я поняла, что хуже, чем есть, день закончиться попросту не мог. Точнее, хуже будет, если волар по дороге сломается, и мы разобьемся. Вот только с трудом верилось, чтоб повелительская летательная машина была способна на такую подлость.
— Недаром тебя народ ненавидит! Пустынный мертвоед!
Аркх с ним! Пусть наказывает, пусть с утеса сбросит, пусть что хочет делает, мне уже все равно! Игнорируя странный взгляд — гнев вперемешку с удивлением — развернулась на каблуках и… чуть не свалилась, потому что один из них с жалобным кряком сломался.
Спокойно, Ланни. Дыши. Один. Два. Три… А, к аркху плешивому!
Не удержалась и зарычала, крепко-крепко сжав кулаки. Затем сняла туфлю-предатель, нормальную туфлю, со всей силы швырнула их с утеса и, не поворачиваясь, прорычала Великородию:
— С тебя бутылка вина за десять тысяч анников, туфли и компенсация за разбитый телепатовизор!
С этими словами забралась в волар и плюхнулась грязным платьем на диванчик из свежевыделанной кожи. Желудок вместе с легкими остался на утесе, когда мы поднялись в воздух. Только когда следившее за нами взглядом Великородие по размеру не превосходило крошкоеда (которого так и хотелось раздавить), желудок и легкие нас догнали.
— Вашу ладонь, фета.
Привычно приложила ладонь к планшету и незнакомый тощий мужик, чем-то напоминавший богомола, только не зеленого, а светло-коричневого, получил обо мне полные данные. При рождении все жители дистрикта попадают в единую базу, где собирается абсолютно вся информация о человеке. Сейчас самец богомола может посмотреть и на мой последний визит к гинекологу, и на школьный аттестат, и даже на фотографии с выпускного в университете. Особенно последнее меня пугает!
— Куда летим?
— Домой.
Уточнять смысла нет. В бортовом компьютере помощника Великогада уже высветилась точка назначения: тринадцатый квартал, четвертый квадрат, седьмой этаж, дом номер три.
— Пристегнитесь. Мы перейдем на сверхзвуковую скорость.
— Ага, как бы не та-а-а…
«Так» растянулось, кажется, в вечность, поскольку меня вжало в сиденье с такой силой, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни даже моргнуть не получалось, а щеки расползлись в стороны. Только спустя несколько секунд, когда худые пальцы пилота пробежались по сияющим квадратикам на сенсорной панели, вернулась способность к жизнедеятельности.
— Должен предупредить, чтобы вы не распространялись о произошедшем.
— Вот ведь незадача! А я только хотела позвонить Аландри Деморти и всем разболтать, что плюнула в лицо Харви Венероликому, назвав его Ползучим Великородием. Это же Харви был? Или все же Кайл? Или…
— Достаточно, фета, — холодно прервал мужчина. — У вас, кажется, брат и сестра.
Я заткнулась. Непрозрачный намек живо достиг цели. Отвернулась и принялась разглядывать пейзаж, если картину за окном можно так назвать. Скорее что-то из авангардизма. Мне не часто вообще-то доводилось летать на воларах. Только в детстве, когда мама еще была жива, а отец нас не бросил. Мы все вместе летали в парк аттракционов и за покупками в главный гипермаркет, что в башне Аклуа Плейз, там, куда Харви, чтоб ему песка в трусы, приказал мне завтра прийти. Ведь именно в Аклуа Плейз заседают Хартманы.
Сейчас неоновые огни за окном смазались в бело-красно-зеленые полоски, мельтешащие словно вспышки фейерверков. Будто разноцветные блестки засыпали в миксер и нажали на максимальную скорость перемешивания. Огни играют, водят хороводы, обтекают волар ласковыми волнами и уносятся прочь.
Представить невозможно, что повелители каждый день летают на воларах по собственной выделенной линии и наслаждаются такими видами! Это несправедливо!
У-у, Ползучее Великородие! Ненавижу!
— Я поняла, — сказала севшим голосом после долгого молчания. — Не распространяться. Не переживайте. Пустышке все равно никто не поверит.
— Сейчас не те времена, фета. К тому же, журналисты могли вас заметить, когда вы пытались убежать от фетроя.
— Журналисты?
— Они найдут его даже за куполом. Никаких интервью, никаких комментариев. Мне бы не хотелось лишний раз напоминать, что стоит на кону.
Не хотелось бы, а все равно напоминает. Брат и сестра все еще несовершеннолетние и меня могли лишить права на опеку. Сволочи! Мерзкие пустынные мертвоеды, вот они кто!
Светло серые, почти ледяного цвета глаза водителя внимательно следили за пространством, хотя на такой высоте, особенно с автопилотом, можно было закинуть ноги на приборную панель и наслаждаться полетом. Точнее, чем-то смазанным там, за окном. А ведь скорости совсем не чувствуется. Мы будто замерли на месте!
И что-то подсказывало, пилот вовсе не пилот…
— Не переживайте. Крест на могилке и то больше расскажет!
Мужик глянул на меня как на ненормальную. Но, как дипломированный историк, я знала, что несколько тысячелетий назад людей не кремировали. Их закапывали в землю, ставили крест, с именем и датами жизни, огораживали это место заборчиком. Это чтобы было куда прийти, поговорить, поплакать и перекусить в особые дни. Что-то подобное для особо богатых практиковалось и триста лет назад, на окраине дистрикта. Потом случилось массовое «восстание». Просто в один из дней родственники обнаружили вскрытые могилы, и началась такая паника, что Хартманы, правившие в то время, издали декрет о кремации. С тех пор скончался — получи от дистрикта индивидуальную жилую площадь размером двадцать на двадцать сантиметров из пластика или, если ты побогаче, металла либо даже дерева. Хочешь — развей прах над обрывом памяти, хочешь — храни дома, дело твое. У меня так и не поднялась рука развеять все, что осталось в память от мамы…
А ларчик с могилами, к слову, просто открывался. В щите образовалась брешь, и из пустыни в город ломанулись пустынные мертвоеды. Животных быстро ликвидировали, но декрет все же остался в силе.
— Спускаемся, — отчеканил мужчина и волар стремительно сиганул вниз.
Забыла пристегнуться и со всей силы впечаталась в стеклянный потолок. Шишку точно заработала.
Выходила из чудо-техники недовольно потирая голову. Хорошо, что сейчас глубокая ночь, и соседи спят, иначе от вопросов о навороченном воларе потом не отвертеться. Особенно соседка фета Шурья досужая. Уж каждый раз, стоит выйти из дому, внимательно оценит: в чем, с чем, зачем и когда. А потом не упустит случая, чтобы ввернуть что-нибудь этакое, от чего волосы на спине зашевелятся. Как-то пожаловалась мне на Альби, даже угрожала, что с опекой свяжется. Якобы сестра моя по девочкам специализируется, потому что слишком уж жарко с подругой прощалась. Конечно, я не одобряю современную моду целовать друг друга на прощанье, даже в щеку, но и диктовать молодежи условия бесполезно. Они все равно поступят так, как считают нужным. Альби четырнадцать и она разберется со своей личной жизнью, но воспитательную беседу и профилактический шмон в ее комнате я тогда все же навела и внутренне успокоилась. Она давно, глубоко и, кажется, безнадежно еще с третьего класса влюблена в Итана Хогарда. Все, как полагается: блондин, спортсмен, звезда школы из семьи великородных. Не особо богатых, но тем не менее.
Выплыла из воспоминаний, когда мощная воздушная волна сбила меня с ног и заставила плюхнуться на колени в пыль. Зашибись. Еще только синяков для полного счастья не хватало!
— Чтоб у тебя телепатическая энергия кончилась, а зарядиться негде было! — плюнула стремительно уносящейся вверх точке. Кроме точки, к слову, наверху много чего было: огромный сиреневый диск Венеры едва ли не на полнеба, выглядывающие отовсюду шпили высоток, неказистые многоэтажки, покрытые наверху шапками карликовых деревьев, солнечных батарей и резервуарами для сбора дождевой воды и росы, медленно плывущие волары тех, кто победнее. Увы, на обособленный домик где-нибудь в тихом районе или домик повыше у нас не было денег. Наверху, конечно, поспокойней, вид красивее, меньше грязи и уровень преступности, но это мечты из прошлой жизни. Когда-то мы жили на среднем уровне… Когда-то.