Осмелев, принялась парить на столе, ловко перешагивая бокалы и угощения, извиваясь в такт музыке, чувствуя ее не придирчивым чопорным танцором, а душой, изнывающей по ласке. Передо мной проносились образы, как Таххир цепляется напряженными пальцами за упругие ягодицы блондинистой швабры и вбивается в нее до основания, резко, отвечая низкими возбужденными хрипами.

Ты еще эти самые пальцы кусать будешь, сожалея о том, как поступил со мной!

Закусила губу, растворяясь в порочном взгляде фетроя, который разглядывал меня жадно, словно голодный зверь в засаде, а я трепетная жертва, которую обязательно схватят, когда наиграются.

Вот только здесь я зверь…

И я устанавливаю правила!

Медленно развернулась и, прогнувшись в спине, наклонилась вперед, позволяя волосам стекать вниз, а треугольнику трусиков выглянуть из-под подола короткого платья. Насадила на шпажку крупную ягоду, обмакнула в шоколад, плавно поднялась и повернулась.

О, это выражение лица заменяло тысячу самых жарких слов: затуманенный взгляд, приоткрытые губы. Дыхание фетроя стало медленным и тяжелым.

Не отрывая взгляда от пепельно-сизой бездны, сошла со столика, взяла в рот ягоду и, уперевшись руками в спинку дивана по обе стороны от мужчины, предложила попробовать сладость. И он попробовал. Только сладостью оказалась я!

Харви одним рывком усадил меня поверх себя и откусил ягоду, коснувшись моих губ своими. Мимолетно, случайно, но по телу разлилась жаркая волна, а внизу все тугим узлом завязалось. Он потянулся к моим губам, но я отстранилась, накрыв его рот ладошкой. Твердый бугорок подо мной — свидетельство победы в немыслимом споре.

Вот только мне было мало возбудить правящего девятого дистрикта. Проснувшаяся во мне женщина требовала довести его до исступления.

Проснувшаяся во мне женщина сама хотела продолжения!

И, чтоб меня, я просто по-человечески это заслужила!

Глядя в глаза Хартмана, медленно шевельнула бедрами и потерлась о его ширинку. Острое удовольствие, как выстрел, пронеслось по телу от низа живота до макушки и до пяток. Ресницы фетроя дрогнули, а веки тяжело опустились. Моя внутренняя женщина ликовала. Не привлекаю, значит? Что-то не похоже…

Он медленно провел ладонями по моей спине, опустил их на ягодицы, сжал, прижимая меня ближе, подался навстречу, вырывая из моей груди стон. Уклонилась от еще одного поцелуя в губы, подставляя шею, которую тут же обожгло откровенной лаской. Чувственный поцелуй-укус скользнул выше, еще выше, переместился в безумно чувствительное местечко за ухом.

Я буквально впивалась пальцами в его волосы, и крутила бедрами, словно обезумевшая, которой, наверное, и была в этот миг. События двух последних дней проносились передо мной стремительной молнией. Кортеж Харви, увольнение, Таххир, трахающий блондинистую дохлогрызку, фетрой на льдистом утесе, презерватив, выпавший из кармана Тана, ярость брата на меня, предложение фета Ронхарского, фет Сайонелл и его скорая неизбежная смерть, весть о том, что отец любил меня и берег, жестокость родного деда…

Огни за окном подернулись пеленой, смазались, жар захватил с головой, лишил чувств и в этот миг не осталось ничего, кроме непреодолимого желания, жестких волос под пальцами и дурманящих рассудок поцелуев. Я целовала его в ответ, куда придется, кроме губ. Пару раз даже укусила, насладившись хриплым рыком в ответ и яростными объятиями. Харви до боли сжимал мои ягодицы, насаживая меня на себя, подаваясь навстречу, и я уже не сдерживала стонов, растворяясь в нарастающем удовольствии.

Глухое рычание и напрягшееся подо мной тело фетроя стало последней каплей. Мир вспыхнул разноцветными огнями, жар стал невыносимым и едва не лишил меня сознания. Тело выгнулось дугой, сотрясаемое мощным оргазмом, или множеством сразу. Ничего подобного я и близко прежде не испытывала. Невозможно сильные ощущения, почти невыносимые, на грани боли, но при этом их хотелось продлить. Мы яростно сжимали друг друга в объятиях, плавились в рваных хрипах, вспарывающих тишину острыми ножами, дрожали и тянулись навстречу, словно сейчас навсегда расстанемся и, наконец, обмякли.

Хартман тяжело дышал, положив голову мне на грудь, а я смотрела на мирно мигающие за окном огни и почему-то нежно гладила его по волосам.

Некстати вспомнился фет Ронхарский, резко разжавший ладонь. Кажется, сжатая пружина распрямилась-таки…

Песня давно закончилась, и мы сидели в тишине, которая стала какой-то неловкой и неуклюжей. Как ни странно, но о произошедшем я ничуть не жалела. В конце концов, это я оседлала Хартмана, а не он меня. Женщина во мне получила, что хотела.

— В заднем кармане, — все еще хриплым от наслаждения голосом произнес он.

— Что?

Я не поняла, о чем он говорил. Наверное, я до конца не понимала даже, где сейчас нахожусь и что делаю. На щеках оказались сырые дорожки от слез, губы дрожали, коленки ослабли, а внизу живота по-прежнему томительно сладко пульсировало.

— В заднем кармане, — он потянулся к моим губам, но я отвернулась и перевела взгляд за окно. — Все, что там есть — твое. Заработала.

Слова подействовали похлеще ведра ледяной воды. Заработала? Я не какая-то там шлюха! И сделала то, что сделала вовсе не ради денег! Это не он меня поимел, это я его поимела!

Пощечина в тишине вип-ложи прозвучала неожиданно звонко. Я вскочила и поправила подол, принялась собирать с пола шпильки, просто, чтобы не смотреть в сторону этой падали. Заработала! Ну ты и сволочь, Хартман!

Разумеется, вслух я этого говорить не стала — не только слов жалко тратить, но с него станется и за пощечину в заточение упечь. Оскорбление правящего и все такое.

— Интересная ты женщина, Флер. У нас же был уговор.

— В задницу себе засунь такой уговор, — быстро закрутила култышку, заколола шпильками и повернулась. Он медленно извлек из бумажника купюры и протянул мне.

— Возьми. Приказ великородного.

Скотина! Приказу великородного нельзя не подчиниться. Не подчиниться нельзя, но можно обойти хитростью.

Ухватилась за купюры, но фетрой мягко взял меня за запястье, притянул к себе и поцеловал в ладонь. Бережно так и нежно, что совершенно не вязалось с грубыми словами и оскорблениями. Дать деньги за секс, как какой-то шалаве. И какая разница, что мы штанов не снимали? Это ничего не меняет.

— Возьми деньги, — уже мягче попросил он.

Взяла анники и под стремительно темнеющим взглядом порвала на мелкие кусочки. Всегда мечтала посмотреть на денежный салют. Не думала, что испытаю от него такое удовольствие!

Я не настолько нуждаюсь в деньгах, чтобы продавать свою честь. Но ему это знать вовсе не обязательно. Отчаянно захотелось отплатить обидой за обиду. Произнесла, когда последний клочок темно-синей бумаги коснулся пола:

— Я сделала это не ради твоих денег, — выделила слово «твоих», насладившись тем, как он от злости скрежетнул зубами. — Только представь себе строчку в резюме: довела правящего до оргазма, не снимая трусов. Ты породил монстра, Хартман!

Это казалось мне очень хорошей шуткой. Мгновенье назад. До того, как оказалась прижата к дивану сильным телом, буквально чувствуя, как от мужчины исходят волны злости:

— Ты уволена, — прорычал он прямо в мои губы и наверняка бы впился в них, не отвернись я вовремя. Так и есть. То ли поцелуй, то ли укус пришелся в шею, вызвав острую волну дрожи по всему телу. Что ж за магия такая? Он буквально подавляет мою волю к сопротивлению!

— Великолепно! Тогда я пойду к другим клиентам. Ты у меня, знаешь ли, не единственный!

— Все еще так думаешь? — нагло выдохнул он и развернул мое лицо к себе, удерживая одной рукой.

— Восхитительная самонадеянность! Заставь меня своей искрой и восхищайся собственной обалдительности после этого!

— Ты сама этого попросишь. Без моей искры, — едва касаясь моих плотно сжатых губ своими, прошептал он.

Чего именно попрошу не уточнялось, но конкретно в этот момент очень хотелось попросить его слезть с меня. Точнее, жутко хотелось, чтобы он в меня влез, по-настоящему, и я чтобы в сознании была. Точнее, сначала в сознании, а под конец уже где-нибудь на грани яви и забытья. Я едва удерживала себя от постыдного разведения бедер. Силен, аркх плешивый! Или это вовсе не магия, а проснувшаяся во мне нимфоманка? Плевать! Кто бы это ни был. В руках я себя держать умею.