А денежки у них были, и немалые.

Разгромив Новгород и Псков, уничтожив Немецкий двор в Новгороде, царь Иван невероятно обогатил прибалтийские города – Ригу и Ревель. Ведь теперь вся торговля с Московией шла через них. Города принимали самые лихорадочные меры, чтобы золотая жила не иссякла и потоки денег не прошли мимо карманов горожан.

В Риге и Нарве иностранцам запрещалось заключать с русскими сделки, открывать русским кредит и даже учить русский язык. Зачем – понятно: чтобы самим иметь монополию.

А одновременно протестанты-фанатики закрывали русские церкви. Дошло дело до русского погрома.

Ливонские же рыцари совершенно выродились. Их состояние было несравненно хуже, чем во времена Грюнвальда. Легко счесть, что это поляки или западные русские злорадно описывают педерастию, пьянство, патологические пороки своих злейших врагов. Но в том-то и дело, что вовсе не славяне описывали упадок ордена. И в немецкой литературе, и в немецкой народной поэзии XVI века московское нашествие изображалось, как наказание, посланное Богом за грехи. Грехи были.

Себастьян Мюнстер в своей «Космографии» 1550 года очень мрачно описал состояние дел в Ливонии, Разнузданные пиры, окруженные нищими и калеками замки, полные роскошных вещей и хорошей еды.

Тильман Анверский описал нравы высшего орденского духовенства, окруженного наложницами и незаконными детьми.

Раздираемая протестантизмом Риги, Ревеля, Мемеля… всех крупных торговых городов, Ливония судорожно ищет, куда бы ей прислониться. А союзников – нет, и неудивительно. И Польша, и Великое княжество Литовское, и Новгород, и Московия только ждут, когда можно будет поживиться за счет издыхающей Ливонии.

Сначала чаша весов склоняется к Польше. Потом пересиливает страх перед Польшей, потому что она пытается заключить договор с Литвой, а значит растет и усиливается, грозит проглотить бедную Ливонию.

С Московией заключается договор 1551 года, которым Ливония фактически ставит себя в положение вассала.

Но в 1557 году Сигизмунд-Август II, король Польши и великий князь литовский, вмешался в борьбу между Ливонским орденом и архиепископом Рижским и заставил заключить в Посволе военный союз между Литвой и Ливонией.

Разумеется, этот договор категорически противоречил договору с Московией 1551 года.

И тогда по приказу Ивана IV Адашев попросту отыскал предлог. На основании договора 1551 года Московия потребовала от Дерптского епископства уплаты дани. Когда-то ливонские землевладельцы спорных областей между Ливонией и Псковом должны были вносить 10 фунтов меда с каждого владельца. Потом, с исчезновением лесов, должны были платить деньгами.

Долг был давно забыт. Долг был не Москве, а Пскову.

Но какое это имело значение? Царь Иван хотел воевать, и плевать он хотел на законность. Годилось все, годились любые предлоги, лишь бы воевать. Московия вспомнила об этой дани, начислила большую пеню за все годы. Епископ Дерпта затягивал переговоры, как только мог, надеясь на помощь от германских князей.

– Если вы не хотите дать денег царю, царь сам придет за ними, – по легенде, так сказал посол Ивана IV, боярин Терпигорев.

В конце 1558 года войска Московии вошли в Ливонию.

Во главе армии стоял казанский хан Шах-Али, и в основном армия состояла из казанских татар и черемис. Воеводами были еще Михаил Васильевич Глинский и Даниил Романович, брат царицы Анастасии, но не они правили бал.

Армия вторглась на 200 верст в глубь страны, практически не встречая сопротивления, и собрала огромные материальные ценности. 11 мая штурмом взята Нарва, 19 июля – Тарту.

Ливонские немцы деморализованы, не готовы к войне, боятся и не хотят воевать. Фюрстенберг собрал всего 8000 человек и поручил командование своему помощнику Кеттлеру (вспомним фамилию одного из героев Сенкевича).

Но войска отступают, крепости сдаются очень легко.

«Везде царило малодушие и предательство», – по словам летописца.

Орден обращается к Дании и Швеции за помощью.

Но Швеция вышла из тяжелой войны с Московией 1554—1557 годов, а во время этой войны Ливония ее фактически предала – вышла из войны, заключив мир с Московией через голову союзника. А Московия даже отказалась вести переговоры «на высшем уровне», вела их через новгородских воевод, нанеся Швеции тяжелое оскорбление.

Дания претендовала в основном на острова и побережья и логично полагала, что при развале ордена и так все получит, без военных действий с Московией.

После Шах-Али в Ливонию вторгается армия Петра Ивановича Шуйского. Этот меньше режет, порой прекращает уж совсем страшные зверства, но проводит политику планомерного, регулярного ограбления. В Дерпте у одного только купца Тизенгаузена «обнаружили» 80 000 марок золотой монетой. Общие же суммы «обнаруженного» в Ливонии считать надо на миллионы. Шуйский по-своему прав: население уже и так напугано, а грабить надо планомерно, аккуратно, а не как эти дикие, не знающие цивилизации татары. Шах-Али и он – это как два сменяющих друг друга следователя, злой и добрый.

В мае 1559 года, под угрозой крымских татар, Иван пошел на перемирие, но уже 2 августа 1559 года князь Андрей Курбский разбил одним ударом всю ливонскую знать под Феллином и захватил всю верхушку ордена в городе, вместе с Фюрстенбергом. Всех их отправили в Москву.

По одним данным, пленных водили по Москве, избивая железными палками, подвергли страшным пыткам, убили и бросили на съедение зверям и птицам.

По другим данным, Фюрстенберг был пощажен и ему дали землю в Ярославской области. В 1575 году он в письме к брату сообщал, что у него нет оснований жаловаться на свою судьбу.

При первом же ударе Ливония, этот пережиток средневековья, разлетелась вдребезги, и, казалось бы, самое время ее попросту оккупировать. Но, во-первых, Ливония вовсе не хочет под руку московского царя. Как ни трудно рыцарям униженно просить о помощи поляков, а приходится. Богатые же приморские города, принявшие протестантизм, не хотят ни московитов, ни поляков, а хотят под власть шведского короля.

Во-вторых, сами великие державы Европы приходят в движение, стремясь поделить лакомые куски.