— Верно, — согласился швейцар.

Надя во время рассказа менялась в лице.

Площадка под ее ногами заходила и ей показалось, что она проваливается вместе с нею куда-то глубоко-глубоко.

Смешно было думать теперь о бегстве.

Путь был отрезан. Сидевшие внизу наверно задержали бы ее и представили экономке.

Надя опустила голову и поплелась назад, в комнату.

* * *

Единственным желанием Нади по возвращении ее в комнату было забыться, отдохнуть от всего виденного и пережитого. Но и на этот раз ей не удалось отдохнуть. Как только она легла, полил сильный дождь.

До Нади донеслось со двора частое хлопанье окон и голос хозяйки:

— Николай, Николай! Вынеси скорее на двор горшки с фикусами.

Голос хозяйки скоро умолк, окна перестали хлопать, и Надя услышала теперь ясно и отчетливо, как выбивает дробь на крыше и стеклах дождь и как он шумит в водосточной трубе.

Против окна остановилась громадная черная туча и проглотила все предметы в комнате. Ей не удалось только проглотить яркого ковра, на котором истекала кровью белая, прекрасная лошадь с гордой шеей и печальными глазами.

Наде опять сделалось жутко. К шуму дождя вдруг примешался какой-то резкий звук, затем другой. Во дворе заиграла шарманка.

Тягучий мотив наполнил все уголки двора и влился с дождем в тоскливую, ноющую и унылую мелодию.

Надя, сама не зная почему, вспомнила свою и дядину поездку в Одессу.

О, эта проклятая Одесса!

Как это было давно! Был такой же дождливый день. Они ехали степью. Телега качалась из стороны в сторону по ухабистой и набухшей дороге.

Небо было серое-серое. Надя глядела по сторонам, и сердце ее сжималось болью.

Ветер гнул до земли придорожные деревья, унизанные мокрыми воробьями и галками, и кружил столбы водяной пыли…

Через некоторое время к музыке дождя и шарманки примешались два тоненьких серебристых голоска — альт и сопрано. Оба лениво и вяло, точно по принуждению, тянули убийственно-грустный трактирный романс:

Сколько клялась и божилась

Перед маменькой родной,

Что с изменником жить не стану,

И махнула я рукой.

Надя подошла к окну. Она хотела посмотреть, кто играет и поет.

Играла высокая, похожая на гороховый стручок, в желтом платье, немолодая женщина. Из черной косынки ее, туго повязанной на шее, выглядывало постное, рябое, пучеглазое лицо с птичьим носом. Дождь обливал ее плечи, спину, грудь, обнаженную по локоть вертевшую шарманку руку, — шарманка висела у нее на животе на ремне, — саму шарманку, прикрытую какой-то тряпкой, и стоящий на ней зеленый, продолговатый ящичек с тремя отделениями. В каждом отделении ящичка, за легкой решеткой, пряталась канарейка.

А пели две маленькие девочки. Они стояли по бокам женщины, достигая головками ее мокрых колен и прижимаясь узенькими плечиками к шарманке, в черных пелеринках, рваных платочках и коротеньких юбочках. Дождь и с ними не церемонился. Они стояли в больших лужах и совершенно потонули в них своими легонькими туфельками. Но это нисколько не смущало их.

Они пели, не останавливаясь, шмыгали носиками, по которым катились дождевые капли, и живыми, умными глазками шарили по всем окнам.

Скрылось солнце за горою,

За заставой городской,

Повстречался мне парнишка

Очень милый, дорогой.

Одна из них, вместо "парнишка" и "дорогой", выводила "пальнишка" и "дологой".

Купил он мне шкалик водки,

Два стаканчика вина,

А я сидела на диване

И здесь же сделалась пьяна.

Жалкий вид детей, мокнущих под проливным дождем, напомнил Наде ее детей, и материнское сердце ее заныло. У нее стали подступать слезы к горлу.

Маленькие певицы между тем не унимались. Они продолжали тянуть, как заведенная машина:

Посадил он меня на дрожку,

С понтом (шиком) ехали домой.

А дождь все усиливался.

Больше десяти минут хрипела шарманка и пели дети. Но вот она чихнула, и хрипение ее оборвалось. Женщина взяла в руку клетку, подняла ее в уровень с плечом и глухим голосом крикнула на весь двор:

— Купите "счастье"! Всего 5 коп.! Узнаете настоящее, будущее и прошедшее. Кому хороший жених, кому неожиданная радость, кому большое наследство!

Она при этом открыла дверцы клетки, и на крышу шарманки желтым мячиком выкатилась канарейка.

Спрятав на груди свой черный носик и нахохлившись, она круглыми маленькими глазками обводила двор и как бы говорила:

"Ну-ка, добрые люди. Раскошеливайтесь. Купите счастье. Пожалейте вдову и сирот. Пожалейте и нас, бедных продрогших и голодных птичек".

— Счастье, купите счастье! — звенели дети.

Но напрасны были старания этой милой компании. Никто не откликался, никто не удостаивал ее вниманием, и сурово глядели на нее закрытые и заплывшие холодной влагой окна.

Надя полезла рукой в карман за монетой, но в кармане, к большому огорчению ее, оказалась безнадежная пустота.

Женщина вместе с детьми покричала еще немножко, спрятала канарейку обратно в клетку и заиграла "Те пташки".

"Те-е-е пта-а-ашки-и ка-а-нарей-ки та-ак жа-а-лобно по-ю-ут…" — затянули дети.

Затянула и женщина.

Заслышав знакомый "родной" мотив, канарейки в клетке встрепенулись и присоединились к общему хору.

"Тювить, тювить, вить, вить! фью-у!" — защебетали они.

Получился адский концерт.

Компания, очевидно, решила не оставлять этот неприветливый дом до тех пор, пока не получит хоть какое-нибудь вознаграждение за свой труд. Она хотела всполошить весь дом.

"Что мы, даром, что ли, пели и играли вам под дождем? — читалось на оскорбленных лицах женщины и детей. — Свиньи вы. Чтоб вам света божьего не видать. Погодите. Уж мы вас доймем".

Замысел компании удался. Она разбудила Симона, крепко спавшего после сытного обеда и бутылки хорошего бессарабского вина — "выморозка".

Он заворочался, как бегемот, на широкой тахте, потер рукой волосатую грудь и оглянулся вокруг. Он хотел узнать, кто осмелился разбудить его. И когда он услышал этот адский концерт, душу выворачивающий романс "Те пташки канарейки", то пришел в ярость.

Проклятая шарманка! Он так сладко спал и такой хороший сон снился ему. Ему снилось, что он сидит в Стамбуле у одного важного паши, которому он привез "товар", на шелковых подушках и ест вместе с ним пилав, причем паша хлопает его дружески по животу, дергает за нос и со смехом говорит ему:

— Хороший ты человек, Симон. Душа-человек. Аллах шикур качкавал эффенди. Кишмиш хочешь? Хады на мой дом. Качкарда якши. Хороший кишмиш.

Фу! Симон фыркнул, поднялся с тахты, вылез на балкон и рявкнул на весь двор:

— Вон!.. Николай! Выбрось их вместе с шарманкой! Я вам покажу!

Апчхи!

Шарманка чихнула, и концерт моментально оборвался. Женщина испуганно схватила в руку клетку с "пташками-канарейками", вскинула на плечо шарманку и быстрыми шагами пошла к воротам. За нею, цепляясь за ее платье и озираясь на Симона, побежали дети.

— В участок их!

Симон выругался по-площадному, выждал, пока компания оставила двор, и потом спокойно завалился па свою тахту.

Во дворе сделалось пусто и скучно. Дождь лил по-прежнему и тянул свою тоскливую мелодию.