Яшка слушает и плачет. И когда Надя кончает, он поднимает свое заплаканное лицо и молит:
— Еще. Еще раз….
XIII
ПОРЯДОЧНЫЙ ДОМ
Пять лет жили по-семейному Яшка с Надей, и на второй год на крышу их дома спустился белый аист с пакетом в клюве. В пакете оказалась хорошенькая девочка.
Яшка был очень рад сюрпризу, созвал товарищей с их барохами и устроил выпивку.
Когда зашла речь о том, как назвать девочку, Яшка и Надя слегка поспорили. Он хотел назвать ее «Корделькой» (Корделией), именем младшей дочери короля Лира. А Надя упрямилась.
— Не позволю назвать ее «Корделькой».
— Почему, дура? — спросил Яшка.
Надя резонно ответила:
— Не хочу, чтобы родная дочь моя была такая несчастная, как Корделька.
— Как же ты назовешь ее?
— Олимпиадой.
— Черт с тобой. Назови ее Олимпиадой.
Белый аист затрепетал своими белыми крыльями, взвился над их домом и улетел.
Через год он прилетел снова и принес другой пакет. В пакете на сей раз оказался мальчик.
Мальчику было дано имя Коля в честь деда Яшки — славного форточника, умершего во цвете лет в больнице от побоев двух дворников, шмирника и какого-то неизвестного мещанина.
Прошел еще год, и неутомимый аист принес третий пакет. Пакет был вдвое тяжелее первого и второго и, когда счастливые родители развернули его, то обнаружили двух мальчиков-близнецов, из коих один не подавал никаких признаков жизни, лежал камнем, а другой, напротив, двигался, пилил руками и ногами, пищал, хлопал глазами и шмыгал носом.
Первого Яшка без церемоний сплавил dahin, куда шах персидский, султан турецкий, Менелик абиссинский и сэр Чемберлен ходят пешими, а второго поручил бабке.
Яшка вспомнил о несчастном дяде своем — отставном бомбардире, сосланном за святотатство на каторгу, и назвал его Юрой.
В первое время Яшка был примерным отцом.
Он увеличил штат своих блотиков (воришек), учредил для них постоянные посты возле села Кривая Балка, из которого по два раза в день отправлялись в город с молоком кривобалковские жены и дщери, и заставлял их приносить тройную порцию сливок, творогу и всякой живности. Если же таковые в известном количестве не приносились, то он жестоко бил их.
Яшка сам на досуге кормил из рожка Юру, варил на бензинке кашку для Коли и Олимпиады, нянчился с ними и часто тащил их в городской общественный сад «на свежий воздух».
Все няньки и мамки в городском саду диву давались той нежности, с которой он относился к своим птенцам. Он ежесекундно утирал им носы, поправлял под ними пеленки и развлекал их погремушками.
В высшей степени интересно было посмотреть на него, когда он бережно вынимал детей из плетеной коляски и симметрично, в ряд, рассаживал их под золотистой туей или чайной розой. Одетые в разноцветные платьица и капоры, убранные кружевами и лентами, они сидели под чайной розой, как ласточки на телеграфной проволоке, и наивными глазками поглядывали на прохожих. А Яшка сидел в стороне на скамейке и с увлечением читал подобранный на улице подметный листок.
Прелестную идиллию эту нередко нарушал свирепый, невоспитанный сторож, питавший страшную ненависть к детям и поклявшийся однажды одной мамке, что он разорвет ее ребенка надвое, если увидит его еще раз в кустах.
Увидав детей под чайной розой рядом с художественным фонтаном — гордостью отцов города, он приходил в ярость и орал, потрясая палкой:
— Чьи эти дети?! Кто смел посадить их сюда?!
— Я, — спокойно отзывался Яшка.
— Уберите их сейчас! Слышите?!
— А ты кто?
— Сторож.
— Очень приятно.
И Яшка углублялся в свой подметный листок.
Сторож грозил, взывал к Яшке, как к гражданину города, которому должны быть дороги интересы города. Но все его угрозы и мольбы разбивались о цинизм и наглость Яшки и, махнув рукой, он уходил прочь, провожаемый громовым хохотом нянек и мамок.
* * *
Долго возился Яшка с детьми. Но вот вся эта канитель надоела ему, и он однажды, после того, как Коля испачкал его новый шевиотовый костюм, сказал «баста» и передал детей в полное распоряжение Нади. А спустя несколько дней исчез из дома. Вместе с ним исчезли и блотики, а с блотиками исчезли из дома — молоко, творог и всякая живность.
Олимпиада, Коля и Юра подняли крик. Надя ждала Яшку день, два, три и не могла понять причины его отсутствия.
— Должно быть, засыпался (попался), — решила она.
Но она ошиблась. Ей сообщили, что Яшка на свободе и гуляет.
Надя стала искать его и нашла в трактире. Он сидел, широко растопырив ноги, у машины в компании двух товарищей и толстой женщины с нахальным, вызывающим лицом и хриплым голосом, и покрикивал на двух чистильщиков сапог, мальчишек, стоявших перед ним на коленях и мазавших лаком, один — левый его ботинок, а другой правый. Надя подошла к нему.
— Что тебе? — спросил он грубо.
— Где ты пропадаешь? — спросила Надя.
Яшка вспыхнул, как порох, вырвал правую ногу из рук чистильщика и крикнул на весь трактир:
— А тебе какое дело?!
— Как какое дело?! — удивилась Надя.
— Что мы с тобой, венчаны, контракт на сахарной бумаге мелом писали?!
— Боже мой, что ты говоришь, Яшенька?
Лицо у Нади вытянулось от испуга.
— То, что слышишь. Человек! Еще стакан пива, только без манжета (пены)!
— А ты ведь говорил, что никогда не оставишь меня, — проговорила упавшим голосом Надя.
— Ну, так что? Не век с тобой жить. Я — человек свободный, блатной. Меня в тюрьму посади, я и оттуда сбегу.
— Дети голодные сидят, — робко заикнулась Надя.
— А мне какое дело?
— Чем я кормить их буду?
— Мало, что ли, бычков на улице? Подцепи одного, другого, вот у тебя и на обед будет.
Товарищи и толстая женщина громко захохотали. Надя побледнела, обвела всех растерянным взглядом, насильственно улыбнулась и шепотом спросила Яшку:
— А может быть, пойдешь домой?.. Я на гитаре тебе сыграю «По диким степям Забайкалья», «Марусю»…
— Плевать мне на твою драчилку, — Яшка называл гитару «драчилкой». — Ну отстань! Женичка, серебро мое, обними меня, — обратился он к толстой женщине.
Женичка обняла его. Яшка хлопнул ее рукой по плечу, подмигнул Наде и весело воскликнул:
— Вот это бароха! Я понимаю! С нею и в Сибири не пропадешь!
Надя чуть не расплакалась и оставила трактир.
* * *
На другой день Надя вторично отыскала Яшку и стала опять соблазнять его гитарой и самоваром. Но он не поддавался соблазну.
— Отстань! — твердо сказал он.
Надя махнула на него рукой и отправилась в ломбард. Она заложила все, что у нее было ценного — кольца, браслеты, серьги, дорогие платья.
Вырученных денег хватило ей на две недели.
Когда растаял последний рубль, Надя глубоко призадумалась. Как быть? Пойти опять на службу в няньки или горничные «за все», опять закабалить себя, закрепостить за 4 рубля, похоронить себя в четырех стенах душной и грязной кухни, приковать себя к лохани, превратиться в прежнюю валаамову ослицу? И после чего? После такой сладкой жизни.
Это показалось ей ужасным. Уж лучше в петлю полезть.
Надя не придумала бы ничего, если бы ей не пришла на помощь старуха-факторша — типичный Кощей, жалкая, согнутая, с ястребиным носом, красными воспаленными глазами, вся в черном и с большим зонтом в руке.
Старуха явилась к ней, села, поставила промеж ног зонт, с которого текла вода, оперлась на него, покачала головой и сказала:
— Такая красавица и пропадает.
— Что вы? — покраснела Надя. — А что же мне, бабуленька, делать?
— Как что делать? Как вам это нравится? Да с такой красотой! Боже мой, если бы я была такая красивая! Ты можешь жить с полным вдовольствием.
— Каким образом?
— Поступи в порадочный дом.