– Интересно, что с ней произошло, – хмыкнул Торден. – До того, как она стала любимой женой. Наверное, никогда не узнаем.

– Может, оно и к лучшему, – ответила Эша.

Какое-то время они молчали, думая каждый о своём.

– А его куда? – буркнул Торден и кивнул на спящего в углу Фрави.

– В идеале в академию Силурии.

– Шутишь? В самую пафосную школу снобов? Да они сожрут грязнокровку и даже не подавятся.

– Тех, кто выжил в Аббарре, так просто не съешь.

– Эх, Эша, снобизм богатеньких ублюдков в разы хуже самых тёмных закоулков Аббарра. В Академии важнее не кто ты, а какая в тебе кровь. А в этом парнишке она хоть и горячая, но не голубая. Они даже породистых аллати гнобят, а тут…

– Ты говоришь так, словно сам там учился.

– Я вырос на острове механиков. Там хотя бы ценили не аристократичные зады, а зоркий глаз, острый ум и ловкие руки.

– Его мечта – быть наездником на грифоне, а Академия – единственное место, где можно воплотить эту мечту.

Торден хмыкнул:

– В Аббарре, благодаря своим лапам, он мог бы устроиться мойщиком башенных окон, найти какую-нибудь симпатичную полукровочку, родить бистиков… А в Силурии? Он не протянет и полгода, эти же свои лапы на себя и наложит.

– Говори тише. Не хватало ещё, чтобы Фрави услышал твои «воодушевляющие речи». Он на своей шкуре знает все прелести грязной крови.

– Ой, да спит он, громом не разбудишь.

Тут миргу покачнулся – что-то упало на крышу капсулы. Торден согнулся, словно сам получил дубиной по спине – побочная сторона синхронизации. Кораблик повело, накренило, но бист, прошипев пару проклятий, быстро выровнял курс.

– Скажи своей курице не плюхаться на крышу, – рыкнул он Эше. – Пусть сам летит, не филонит. Крыло я ему на что сделал?

– Сам ты курица, – вздёрнула бровь Эша, уперев руки в бока. – А Сварг, между прочим, считает Фрави другом.

– Так ты ещё и ябедничаешь ментально этому клюворылу?

Миргу снова дёрнулся, и морда Сварга свесилась с крыши, заглянув через лобовое стекло.

Торден издал рык отчаяния:

– Из-за вас у меня сплошные убытки. Если он поцарапает обшивку, я продам его обратно на Арену.

Эша закатила глаза и скрестила руки на груди:

– Ну, возьми Фрави помощником к себе. Он шустрый и работящий. А будешь в Силурии, высадишь у Академии.

– Мне чужих на «Молниеносном» не надо! У меня даже корабельного филина нет, сам справляюсь! А ты двуногого хочешь подсунуть! Ребёнка! Ест много, шумит, не пьёт, по кабакам не ходит… Смерти моей хочешь? И так не даёшь пожить спокойно.

– Без меня ты бы давно заржавел от скуки.

– Да какая скука! Кстати, у меня есть одно дельце к тебе… Тебе точно понравится! Из самых корней Силурии! Нашёл недавно. Какая-то галиматья из закорючек, как раз по твоей части. Не продашь, так хоть развлечёшься.

– А потом ещё я и втягиваю во всякие неприятности? За это хоть платят?

– Найдёшь, кому продать – заплатят, – пожал плечами Торден.

– Начинается… – фыркнула Эша.

Фрави давно проснулся и лежал, свернувшись калачиком, слушая препирательства Эши и этого странного биста с механической рукой. Глаза предательски защипало: ведь то, что говорил Торден, было правдой. Но даже если так, и у него ничего не получится в Академии, он будет меньше жалеть о провале, чем если даже не попытается поступить. Лисёнок стиснул зубы, сжал кулаки и постарался не заплакать. Ведь в Силурии говорить ему будут вещи и похуже, и не только за спиной, но и в лицо.

Илламиль любовалась искрящимися прожилками открывающихся бутонов. Одна за другой расцветали новые лилии. Земля под ними была усеяна мёртвыми лепестками вчерашних цветов. Рибу сопел на развилке росшего недалеко кряжистого низкого дерева.

«Как иногда странно сплетает нити Судьба» – думала Илламиль. В своих несчастьях она столько лет винила неизвестную девочку, которую должны были обменять на её свободу. И вот, накануне сделки, всё перевернулось в одно мгновение. Девочка исчезла, а её, дочь сенатора, выставили как животное на торги. Элвинги в Аббарре ценились высоко – чем знатнее, тем дороже. И за неё платили рубинами. Отец был бы впечатлён, узнав, сколько рубинов принесла Белая Лилия Илламиль своим хозяевам.

Каждый раз, когда её тело продавалось, душа ненавидела безликую элвинг, и тьма росла, кормясь болью и обидой. За каждого биста, что владел ею, за каждый лепесток цветка, что выбит на её шее, она злилась на эту неизвестную девочку всё сильнее.

И вот сегодня она увидела её – ту, которую когда-то ненавидела больше всего на свете. Вот только внутри уже не было тьмы, лишь лёгкая тоска по тому, что могло было быть, но не случилось. И она увидела такую же пустоту в глазах незнакомки.

У Илламиль был Рибу, она была признательна Орму, что выкупил её и дал свободу. Он любил её, и она со временем по-своему полюбила сурового биста. Она не сказала гостье, что уже давно могла уйти и вернуться в Силурию. Но её дом был тут.

Парме улыбнулась, дотронувшись до очередного раскрывающего лепестки бутона и ахнула: в самом центре пульсировал алый камень. По прожилкам прошла красная искра – словно кровь по венам – и лепестки налились багрянцем.

Слёзы скользнули из изумрудных глаз элвинг.

Она не заметила, как пришёл Вэл Тар Орму. Он подхватил сына как пушинку и, подойдя, обнял Парме.

Рибу потянулся, потёр кулачками глаза и сонно проговорил:

– Мама, ты плачешь? Смотли, папа плишёл. Мы накажем всех, кто тебя обидел.

Правитель Аббарра, самый влиятельный бист пустыни Мэй, а возможно и всего мира, наклонился и поцеловал свою любимую жену в макушку. Его взгляд был полон нежности и заботы, которых не видел никто, кроме Илламиль и Рибу.

Парме прижалась к Вэл Тар Орму и сыну, а слёзы всё продолжали течь, и вместе с ними из прекрасных изумрудных глаз Илламиль уходила печаль. И с последней слезинкой Белая Лилия поняла, что она счастлива, здесь и сейчас, прямо в этот самый момент.

Ночь обняла песок, охлаждая жар и даруя покой. Луна наблюдала с бархата небес, как по волнам барханов двумя точками, маленькой и побольше, бредут путник и зверь. До рассвета оставалась всего пара часов – ничтожно мало для тех, кто отважился ступить на Сковороду Гаара, самое опасное место пустыни Мэй. Но странники упрямо шли вглубь, словно забыв о рассвете. Не думая о том, что как только проснётся Орт, песок раскалится добела. Чтобы спастись, путники должны уже сейчас поворачивать обратно, бежать со всех ног, добраться до тени гор или укрыться в ближайшем оазисе. Одна проблема – сложно прислушаться к голосу разума, когда в достижении цели ты упёртый, как гвара в достижении цели, и не в силах признать поражение, даже потеряв дракона в шархи.

«Признай уже, что ошиблась. И тут нет ничего, кроме песка, но зато его-то, и правда, в избытке, – мысленно проворчал зверь, – огромный рогатый кайрин, что на севере и западе зовётся королевским грифоном. – А к полудню, может, раньше, наши выбеленные скелеты украсят это дивное место», – не унимался зверь, переставляя когтистые лапы по ещё холодному песку.

Путник остановился, посмотрел на звёзды. Капюшон спал, и лунный свет заиграл серебром на светлых короткостриженых волосах с косичкой у левого уха и длинной прядкой – у правого. Это была элвинг, известная в песках Мэй как Ашри – Пепельная Птичка.