Все эти и еще многие другие сведения я вычитала в различных книгах, когда после окончания института стала работать библиотекарем.

Я не только читала и запоминала все это, но завела себе специальную картотеку, где на отдельных карточках я выписывала все, что в какой бы то ни было степени казалось мне интересным.

Вспоминая теперь о том, с каким прилежанием я выписывала всю эту многообразную информацию, я думаю:

«Зачем? К чему тратила столько времени, сил, энергии? Чтобы записать число нераскрытых преступлений в Австралии или виды кораллов, растущих на дне Тихого океана?»

Впрочем, все это пустяки, не о том речь. Но вот что я вспоминаю с горечью, с неприкрытой болью: это мои частые ссоры с мужем. Теперь-то я понимаю, всегда и во всем была виновата я, а вовсе не он. Но как же я била его словами! Как щеголяла своей, в общем-то никчемной, так и не нашедшей подходящего применения начитанностью, приводя примеры из различных литературных произведений.

А он был постоянно спокоен и добр, и шутил надо мной, и любил меня, я знала, что он любит меня, и все прощал мне, мой вздорный характер, мои капризы, внезапные вспышки дурного настроения и переполнявшую меня эрудицию…

Лишь однажды, когда я хорошенько постаралась и вывела его из себя, он не выдержал, не говоря ни слова, посадил меня на шкаф. И вышел из комнаты. Я сперва обомлела, потом заплакала. Он снова вошел, снял меня со шкафа и стал утешать, словно маленькую. А я плакала и думала о том, как же он жесток ко мне…

Почему это мы, люди, не всегда и не сразу сознаем свои ошибки? Почему мы всегда кажемся себе правыми и лишь когда-нибудь, впоследствии, понимаем всю свою неправоту, несправедливость, но уже ничего невозможно повернуть обратно…

Почему я не полюбила жену Марика? Не знаю. Но я никак не могла побороть себя, старалась не вмешиваться ни во что, но сердце мое не желало смириться, и я с трудом сдерживалась, чтобы не высказать ей в лицо все то, что думаю о ней.

Она не была ни грубой, ни дерзкой, не хамила мне, всегда была одинаково вежлива и сдержанна. Но я чувствовала, что она не замечает меня. Живет бок о бок со мной, а спроси ее, какие у меня глаза, волосы, выражение лица, в чем я одета, она не сумеет сказать. Потому что она просто не думает обо мне. Как нет меня на свете.

И все-таки я и со всем этим готова была мириться. В конце концов, где это видано, чтобы невестка и свекровь хорошо понимали друг друга? Чтобы они питали любовь друг к другу?

Я была согласна на все, лишь бы Тая любила моего сына.

Он-то любил ее, это было ясно без слов. Он мог бы сказать о себе словами Пушкина:

А она, она принимала его любовь. Но я видела, что мысли ее далеки от него, она слушала то, что он говорил ей, улыбалась ему, отвечала иногда, она не была говорливой, скорее замкнутой, а сама все время думала о чем-то, никому не известном.

Марик спрашивал меня иной раз:

— Мама, что ты имеешь против Таи? Она же очень хорошая…

— А я разве спорю? — спрашивала я.

— Но ты не любишь ее, — говорил Марик.

Тут я кривила душой, а что было делать? Я возражала:

— Нет, почему же, я люблю ее.

— Не любишь, — утверждал Марик и, само собой, был прав.

А ведь в самом деле, что я имела против нее? Она была скромной, довольно хозяйственной, во всяком случае поддерживала порядок в своей комнате, иногда, в очередь со мной готовила обеды, стирала, покупала продукты.

Я не помню, чтобы она когда-нибудь не то чтобы поссорилась с Мариком или со мною, а просто бы повысила голос.

Тая была хорошая дочь, очень заботилась о своей матери, и это не могло не нравиться мне.

И все же…

И все же я интуитивно чувствовала все время, что она ненадолго. Что она не любит моего мальчика и уйдет, бросит его. Неизбежно бросит и тем самым принесет ему много горя.

Почему я думала так? Не знаю.

Шекспир написал некогда знаменательные слова:

«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

До сих пор не пойму, откуда возникло у меня это предчувствие? Но оно возникло и жило во мне, и, когда случился у нас с Таей последний наш кардинальный разговор, который разрешил все мои, еще иногда возникающие сомнения, я почувствовала, что все время ждала его.

Постараюсь рассказать все по порядку.

С утра все было так, как обычно, Марик ушел на работу, Тая отправилась на рынок, ей надо было идти в свою школу лишь к четырем часам. А я поставила варить щавель, решив приготовить холодный щавелевый борщ с крутым яйцом, с зеленым луком и огурчиками любимый борщ Марика.

И тут позвонила мать Таи Мария Поликарповна, дама шумливая, в отличие от дочери, обладавшая резкими движениями и громким голосом.

Когда она звонила, я обычно чуть отстраняла трубку от уха, потому что иначе могли пострадать мои барабанные перепонки.

— Тая дома? — спросила Мария Поликарповна, предварительно узнав подробно о моем здоровье, самочувствии и настроении. — Она мне очень нужна.

— Тая скоро будет, — ответила я.

— Пожалуйста, пусть она позвонит мне, — сказала Мария Поликарповна.

В этот момент я услышала, как поворачивается ключ в замке входной двери. Я воскликнула:

— Подождите, кажется, она идет…

Разумеется, это была Тая. Она взяла трубку, слушая то, что говорит мать, и вдруг я заметила, как резко, внезапно побледнело ее только что розовое, свежее лицо.

Даже губы, казалось, стали серыми.

— Сейчас приеду, — сказала она и положила трубку.

Я спросила:

— Что случилось?

Она не ответила мне. Глаза ее были широко раскрыты, руки прижаты к груди.

— Тая, что случилось? — снова спросила я.

Она как бы впервые услышала мой голос. Едва шевеля серыми, будто с мороза, губами, она ответила:

— Валя попал в автомобильную катастрофу.

— Кто? — переспросила я.

— Валя, мой муж.

— Как? — не выдержала я. — Какой муж? По-моему, Марик Симаков, мой сын, и есть ваш муж!

— Мой бывший муж Валентин попал в автомобильную катастрофу и лежит в больнице, — все так же сухо, невыразительно ответила Тая. — Я сейчас поеду к нему…

Она повернулась, пошла в свою комнату, позабыв о сумке с продуктами, которую, войдя, положила на стул.

Я ничего, ровным счетом ничего не знала. Оказывается, Марик не первый ее муж, а второй. Или, может быть, третий, четвертый?

Я услышала, как хлопнула входная дверь, она ушла. Тогда я позвонила Марику, обычно в это время он звонил сам Тае, спрашивал, что она делает, не скучает ли…

Марик взял трубку. Я спросила без лишних тонкостей:

— Ты знал о том, что Тая была раньше замужем?

— Знал, — ответил он. — А что?

— Ее мать только что позвонила, и Тая ушла.

— Куда ушла? — быстро спросил Марик, и я с горечью подумала, как же он любит ее, как же она дорога ему!

— Ее бывший муж попал в автомобильную катастрофу и теперь в больнице, — сказала я.

— В какой больнице? — спросил Марик.

— Откуда же мне знать? И потом, право же, я и не догадалась спросить Таю.

— А она ничего не сказала? — спросил Марик. — Не сказала, когда будет дома?

— Нет, ничего.

— Хорошо, — ответил он. — Я скоро буду.

— Сын, — сказала я, — зачем? Ну, скажи на милость, зачем ты уйдешь с работы раньше времени?

Но он уже не слушал меня, в трубке звучали короткие, отрывистые гудки.

Он приехал домой спустя полчаса. Первым делом спросил:

— Не приходила еще?

— Нет, — ответила я.

— И не звонила?

— Нет, не звонила.

Он набрал номер Таиной матери, но телефон ее не ответил.

— Постой, мальчик, — сказала я и насильно усадила его рядом с собой на диван. — Прежде всего объясни мне, что ты так нервничаешь? Тебе что, до того жаль своего предшественника, что ты даже с работы сорвался?

Он ответил, немного помедлив:

— Ты, мама, ничего не понимаешь. Может быть, и вправду не стоило приезжать сейчас. Это я с тобой согласен, но мне вдруг стало страшно…