Быстры, как волны, дни нашей жизни…
«И в самом деле, — подумала я. — Дни — это волны, одна волна набегает на другую и скрывается навеки, так вот и дни, прошел день, исчез в вечности, за ним другой, пятый, тысячный, и все они скрываются навеки, и уже не вернуть их никогда, ни за что…»
Наверно, недаром папа считал, что я склонна к философским размышлениям, ничего не дающим ни уму, ни сердцу. Да, наверное, так оно и есть…
Мои мысли прервал голос Елены Вадимовны:
— Я ведь тоже была такая, как ты.
— Какая же? — спросила я.
— Такая же, — снова повторила она. — Мечтала о славе, о популярности, о том, чтобы стать знаменитой артисткой, чтобы меня узнавали на улице и писали обо мне в прессе…
— А я вовсе не думаю о славе, — сказала я.
Она засмеялась.
— Расскажите вы ей, цветы мои! Меня не обманешь, все вы, девочки, которые столь прилежно ездят в этакую даль, мечтаете лишь об одном, все вы одолеваемы одной, но пламенною страстью…
Она бросила недокуренную сигарету в реку.
— Я тоже, признаюсь тебе, мечтала, о, как я мечтала, если бы ты знала! Все казалось, вот, наконец-то меня заметят, разглядят, какая я, такая-сякая, красивая, непосредственная, органичная, даровитая, и вот мне поручена роль, самая что ни есть главная, и я снимаюсь, снимаюсь, снимаюсь…
Яркие губы ее чуть скривились.
— Не могу не признать, я снималась, конечно же, снималась. Знала бы ты, сколько проходных ролей я сыграла — колхозниц, работниц, спортсменок, прохожих, один раз чуть было эпизод не сыграла, надо было прогуливаться с собачкой, во время прогулки встретить героя, собачка набрасывается на него, а я кричу и тащу ее от него. Вот и весь эпизод, как видишь, но все-таки…
Она вздохнула, вынула новую сигарету, глубоко затянулась.
— Собачку подходящую отыскать не могли, а когда отыскали, то помреж какую-то свою знакомую в этот эпизод приспособил, и мне опять было поручено идти в толпе, опять в толпе…
Мне казалось, что излишне назойливая косметика как бы подчеркивает ее возраст и усталость сильнее выделяется на ее лице с ярко намазанными губами и подведенными глазами.
Она тряхнула коротко стриженными волосами, я вгляделась, увидела: среди темных прядей блестит седина, возле губ скорбные морщинки.
И, как бы угадав, о чем я думаю, она сказала:
— Вот уже и состарилась, поседела, поувяла, а так никто-то меня не разглядел, никто не предложил главной роли…
Лицо Елены Вадимовны казалось спокойным, и только, если присмотреться, можно было заметить, что у нее чуть дрожат руки, худые, видно, хорошо знающие домашнюю работу, с коротко стриженными ногтями, с темной кожей на ладонях.
Мне представилась ее жизнь, прошедшая в надежде, которой не суждено было сбыться. Вот ужас-то! Мечтать, надеяться, строить планы, ждать, ждать единственного своего случая и не дождаться ничего. И никогда не проснуться знаменитой…
Казалось, я угадываю ее безрадостные, похожие один на другой дни, наверное, она одинока, никого у нее нет и ей неохота идти к себе домой, где ее никто не ждет, вот потому-то она и заговорила со мной и пошла рядом, лишь бы оттянуть час возвращения к себе в пустую комнату с темным окном…
До сих пор не знаю, так ли оно было на самом деле или я, склонная к философским размышлениям, по словам папы, все как есть придумала и нагородила сама не знаю чего, но Елена Вадимовна, как бы мгновенно пожалев о сказанных ею словах, вдруг торопливо произнесла:
— Ладно, пока…
Я не успела оглянуться, как она быстро пошла к троллейбусной остановке, как раз там остановился троллейбус, и в последний раз я увидела голову Елены Вадимовны в дверях троллейбуса, которые стремительно захлопнулись.
Должно быть, у каждого человека бывают в жизни переломные моменты, когда принимаешь какое-то решение и уже не желаешь отступать от него.
Я вернулась в тот вечер домой, долго разглядывала в зеркале свою бледную, порядком-таки усталую физиономию. «Все, — сказала я сама себе. — Баста!»
Эта недолгая встреча как бы раскрыла мои глаза, которые долгое время оставались закрытыми или, вернее сказать, видели лишь то, что желали видеть.
На следующий день я отправилась на вокзал и взяла билет до Челябинска, оттуда до Миасса в то время можно было добраться рабочим поездом.
Мама и папа еще на прошлой неделе прислали мне деньги, которые я не успела истратить, и я подумала: «То-то они обрадуются, когда я приеду…»
За два дня до отъезда мне позвонил Арсюша.
— Как дела? — произнес он. — Хочешь сняться? Фильм «Весенние голоса», роль — пальчики оближешь!
— Роль? — спросила я. — Что за роль?
Он покашлял немного.
— Роль, это, конечно, несколько громко сказано, в общем, представь себе, летит самолет и народ бежит к нему, а он садится на поле, это все происходит сорок лет тому назад, тогда в селе самолеты были еще в диковину. Ты слушаешь меня?
— Слушаю, — ответила я.
— Значит, так, народ бежит, и ты бежишь, поняла? Два съемочных дня, может быть, даже три. Завтра к восьми жду!
— Нет, — сказала я и даже удивилась мысленно, как легко, безболезненно дался мне мой отказ. — Не жди. Я не приду.
— Как? Неужели не хочешь сниматься? — удивился Арсюша.
— Да, не хочу сниматься, — ответила я и, не слушая его, положила трубку.
И еще раз поразилась легкости, с которой я произнесла эти три слова «не хочу сниматься».
Наверно, прав был тот великий мудрец древности, кажется, это был Сократ, который сказал:
Могла ли я предполагать хотя бы на минуту, еще месяц тому назад, да чего там месяц, еще несколько дней тому назад, что сама, по своей воле откажусь, не захочу сниматься в кино!
А вот — не захотела же!
…Мне часто не спится по ночам. Может быть, это присуще вообще всем старикам — по ночам вспоминать о прошлом.
Прошлое видится старым людям куда яснее, чем настоящее.
Я вспоминаю о своем покойном муже, снова мысленно беседую с ним.
Только теперь по-настоящему я осознала, какой это был редкий человек, как мне было хорошо и надежно с ним. Именно надежно. Правда, он любил подшутить надо мной, называл меня «всезнайкой» за то, что я все знаю, или, как он считал, считаю, что знаю все.
Мой сын тоже порой смеется.
— Ты, мама, настоящая Большая Советская Энциклопедия, начиненная сверху донизу цитатами.
Потом добавляет:
— В Большой Советской, наверно, томов сто? А для тебя полагается еще один — том ошибок, ведь ты знаешь решительно все и все неточно…
Я не обижалась. Пусть думает так. И пускай я ошибаюсь подчас, но все-таки я знаю много вещей. Мой муж говорил, что моя голова набита всевозможными знаниями, из которых на практике можно использовать разве лишь процентов десять, не больше.
— Знаний много, а КПД вот такусенький, — он показывал половину своего мизинца. — Или еще того меньше…
Я спорила с ним, не уступая ни на минуту.
— Неправда! — утверждала я. — Тот, кто много знает, может считаться поистине богатым человеком. И может наступить такой момент, когда мои познания найдут свое применение в жизни!
С тех пор прошло немало лет, я успела состариться и теперь уже, увы, не стала бы спорить с мужем. Напротив того, я бы наверняка признала бы его правоту.
В самом деле, для чего мне знать, что язык африканских пигмеев состоит всего лишь из ста с небольшим слов, что на Камчатке есть вулкан — Толбачик предсказанный, его назвали «Предсказанный», потому что один профессор почти день в день, час в час предсказал, когда начнется его извержение.
Для чего мне знать, что носили щеголи-петиметры на Руси в восемнадцатом столетии, какое меню предпочитают снежные барсы и что такое Бермудский треугольник. И ни к чему мне точное число нераскрытых преступлений в Австралии в первой половине двадцатого века, так же как ни к чему история появления первого трамвая в Одессе или количество самоубийств в Швеции за последние пять — десять лет.