— Да.
— Уверена?
— На все сто!
Милкины щеки, даже под толстым слоем тона, вдруг резко побледнели.
— Что это? — воскликнула она. — Что же это такое?
Я была ошеломлена не меньше ее, Валентин улыбался, а в комнате звучали наши, уже не принадлежавшие нам голоса:
— Мужик хозяйственный, значит, будет хороший муж.
— Там поглядим.
— Это… это подлость, — вдруг взорвалась Милка. — Самая настоящая подлость!
Валентин хохотал, вытирая выступившие на глазах от неудержимого смеха слезы.
Милка вскочила, схватила со стола свою сумку, бросилась к дверям. Обернулась к Валентину.
— Вы, знаете, кто?
— Нет, — смеясь, ответил Валентин. — Подскажите!
— Подлец! — выкрикнула Милка, хлопнув дверью изо всех сил.
Он продолжал смеяться, слезы катились по его щекам.
— Она не ожидала, — вымолвил он наконец. — Ни за что, никак не могла ожидать…
Я молчала. Он крепко-накрепко вытер глаза и спросил:
— А ты как считаешь?
— То же самое, что и она.
Он переспросил:
— Что это значит?
Мне не хотелось произнести то же слово, я отвернулась, крепко сжимая руки, потом разом решилась, выбежала из его квартиры на лестницу.
Я бежала по улицам и переулкам и думала все время: «Как он мог? Неужели не понимает, что это все безнравственно, что это подло?»
Я долго не могла прийти в себя. Мама не уставала допытываться:
— Что с тобой, девочка? Почему ты такая расстроенная?
— Это тебе кажется, — отвечала я. — Все в порядке, ничего не случилось…
Потом ее расспросы и откровенная тревога, которая ясно читалась в мамином лице, надоели мне и я заперлась в своей комнате.
Я хотела не думать о нем и не могла. За эти месяцы он врос в меня, я уже не представляла себе своей жизни без него.
Но в ушах моих звучал мой собственный голос, записанный на пленку его магнитофоном, я зажимала обеими руками уши, словно голос и в самом деле раздавался очень близко.
Мама тихонько царапалась в мою дверь, прислушиваясь к моему дыханию, но я не впустила ее.
Я хотела остаться совсем одна и не видеть никого, ничего…
Прошло несколько дней, в субботу я поздно вечером возвращалась домой из своей школы рабочей молодежи.
Я чувствовала себя очень усталой, мало того, что у меня было своих четыре урока, пришлось еще заменить заболевшую учительницу в параллельном классе.
Я ни о чем другом не думала, ничего иного не хотела — выпить горячего чая, самого горячего, обжигающего, с лимоном и сразу лечь в постель, потушить свет и спать, спать…
Кто-то в темноте шагнул ко мне из нашего подъезда. Я вздрогнула от неожиданности.
— Неужели испугалась? — спросил Валентин.
Обнял меня, приблизив свое лицо к моему.
— Ужасно трудно без тебя, поняла?
Я хотела оттолкнуть его от себя, произнести массу жестких, злых слов.
О, как часто мысленно я говорила с ним, уничтожая его своим презрением, бросая в лицо колкие обидные фразы; и вот мы свиделись наяву, и я молчу, как утопленник, и нет сил сбросить с себя его руки, отвернуться от него, прогнать от себя и потом спокойно пройти мимо…
Нет, я не могла ни отвернуться, ни прогнать его. И он знал об этом. Молча взял мою руку, повел за собой. Неяркий уличный фонарь осветил машину сиреневого цвета, стоявшую на противоположной стороне.
— Автомобиль подан, — сказал Валентин. — Не угодно ли, миледи, сесть и прокатиться?
— Твоя машина? — спросила я.
— Моя, — ответил он. — Наконец-то сбылась мечта идиота. Ты же знаешь, я копил четыре года и вот — как видишь!
— Наверно, мама подкинула немалую толику, — сказала я.
Он улыбнулся.
— Имело место. Что есть, то есть.
Я села в машину рядом с ним. Он включил зажигание.
И мы поехали к нему, и я впервые осталась ночевать у него, а утром вдруг спохватилась — ведь я же не предупредила маму и папу, они же, наверное, с ума сходят, где я, что со мной…
Валентин спал на тахте рядом. Во сне лицо его казалось добрым, незащищенным, но в глубине души я знала: эта доброта и незащищенность кажущиеся, ненастоящие, скорее, он ко всему равнодушен, не зол, не ехиден, нет, просто ему все равно, что с кем происходит…
«А может быть, я ошибаюсь? — мысленно спросила я себя. — Может быть, он и в самом деле добр? Ну, хорошо, пусть даже и равнодушен, разве я меньше люблю его из-за того, что он равнодушен?»
И ответила сама себе:
«Нет, не меньше».
Я встала, тихо оделась. Но он мгновенно проснулся, приподнял голову с подушки, сна ни в одном глазу.
— Куда ты, Тайкин?
— Надо позвонить маме…
— Позвони и скажи, что ты вышла замуж, — сказал он. — И что мы сегодня вместе с тобой придем к ним и обо всем поговорим.
Я набрала свой номер, и мама сразу же ответила мне.
— Это я, мама, — сказала я. — Прости, что не позвонила.
— Тая, — проговорила мама. — Девочка моя…
Голос ее оборвался. Трубку взял папа.
— Таинька, что с тобой? Где ты? Мы же буквально голову потеряли, не знали, где ты, что с тобой…
— Я вышла замуж, — сказала я. — За Валентина.
И тут я услышала, как мой всегда выдержанный, спокойный папа вдруг закричал что есть сил:
— Мусенька! Послушай! Она вышла замуж! Вышла замуж, понимаешь? Да перестань же плакать!
Ровно в три часа мы с Валентином подъехали к нашему дому на его сиреневой машине.
Мы вошли в переднюю, и мама кинулась мне на шею, а папа долго, упорно кашлял, мама плакала, целовала меня и все говорила о том, что вчера она решительно не знала, что делать, куда бежать…
Я глянула на нее, на папу, мне показалось, что оба они за эту ночь состарились, даже словно бы согнулись из-за безумной тревоги за меня, и впервые мне стало совестно, и я стала мысленно ругать себя за свое легкомыслие, за жестокосердие, за то, что думала только лишь о себе, а о них, о тех, кто меня любит больше всего на свете, даже не вспомнила…
Валентин все время шутил, рассказывал смешные истории, он вообще умел, что называется, держать стол и, где бы ни появился, куда бы ни пришел, почти сразу же становился душой общества.
Папа и мама улыбались, слушая его рассказы о студентах МИМО, о том, какие казусы случаются в том самом творческом клубе, где он работал администратором.
С губ Валентина легко слетали имена и фамилии знаменитостей, с которыми он, должно быть, был на короткой ноге, и, когда он называл очередного известного писателя, или актера, или музыканта просто по имени — Коля, Петя, Вася, мама и папа переглядывались, а Валентина их внимание и нескрываемый интерес вдохновляли еще сильнее, и он продолжал нестись дальше на крыльях своих рассказов и баек.
И все-таки, несмотря на то, что все номера Валентина были мною достаточно хорошо изучены за эти годы, я ловила себя на том, что мне интересно слушать эти рассказы, пусть даже известные с первого до последнего слова.
В тот вечер мы долго еще сидели у моих родителей.
Я говорю у моих родителей, потому что это был уже не мой дом. Я переехала к Валентину.
Как раз к тому времени его мать вернулась из командировки.
Она была немногословна, острое костистое лицо, очки в толстой оправе, редкая улыбка. Типичная ученая дама.
— Вот, — сказал Валентин. — Вот, мама, моя жена!
Она оглядела меня с ног до головы. Протянула мне руку. У нее было крепкое пожатие, сильная ладонь. Она сказала, обращаясь к сыну:
— Ты всегда отличался хорошим вкусом.
Я почувствовала, что краснею. Даже Валентин, я заметила, вдруг растерянно заморгал глазами. А она продолжала невозмутимо:
— Я имела в виду твое уменье хорошо и правильно организовать свою жизнь.
Она еще раз посмотрела на меня, слегка улыбнулась. От улыбки ее костистое лицо стало словно бы мягче, женственней.
— Дорогая, я ничего иного не имела в виду. Верите мне?
Я кивнула ей. Я уже сразу поняла, что мы с нею сумеем удержаться на параллельных линиях корректных и добрососедских отношений. И соблюдать к тому же известное уважение друг к другу. А это уже не мало…
