— Коля стал несносным. Ничто его не интересует, кроме дочки, ни о чем не может говорить, только о ней, о том, что она любит, какие новые слова выучила, как она ходит, смеется, плачет…
Но однажды во время ссоры (рыженькая толстушка обладала вздорным и склочным характером) она призналась ему, что дочка вовсе не от него. И даже пошла дальше, сказав, что дочка от грузина-физкультурника из одного подмосковного дома отдыха, где ей довелось побывать вскоре после того, как она вышла замуж за Колю.
Вначале Коля не поверил. Но Алла привела доказательства, сумевшие убедить его. В конце концов сказала:
— Да ты погляди на нее. Есть ли в ней хотя бы одна черта, схожая с тобой?
В самом деле, Коля был блондин, белолицый, светлобровый, мы звали его в институте Альбинос, нос картошкой, мягко очерченный толстогубый рот. А у девочки были жгуче-черные волосы, черные глаза, длинные густые ресницы, тонкие губы. И когда она смеялась, то морщила нос и прикусывала нижнюю губу зубами.
Тогда Коля стал всем рассказывать, что его покойный отец был жгучий брюнет с черными глазами и длинными ресницами. И я не раз с удивлением стал замечать, что Коля, смеясь, морщит нос и прикусывает нижнюю губу зубами так, как делала дочка. И как-то он сказал мне:
— Можешь себе представить, многие считают, что девочка и вправду похожа на меня…
Я спросил его напрямик, останется он с Аллой или уйдет от нее.
Он удивился.
— Да что ты? Никуда я от нее не уйду.
Подумал немного, поправил самого себя:
— От дочки не сумею уйти.
Может быть, мне также пойти по стопам Коли, стараться имитировать Юркины манеры, выражение лица, голос, походку, чтобы наше сходство бросалось всем в глаза.
Впрочем, и без того я считаю и всегда буду считать Юрку моим сыном, а то, что сказала Мила, решительная, абсолютная неправда, это она со зла, просто потому, что злая. Она всегда любила сказать что-нибудь обидное прямо в лицо человеку, не только мне, но и своим подругам, даже матери. Такая у нее натура…
Почему мы разошлись? Она попросила меня не рассказывать никому и, само собой, не говорить Юрке. Однажды он все-таки спросил меня, почему мы разошлись. Я ответил:
— Знаешь, есть такая широко применяемая формула: не сошлись характерами.
— Это все, что ты можешь мне сказать? — спросил он.
— Пожалуй, — ответил я.
Он не настаивал. По-моему, мой ответ удовлетворил его, или же, может быть, он сделал вид, что удовлетворился ответом.
У него редкое для мальчика его лет чувство меры: понял без лишних слов — иного ответа не будет. И отвалился мгновенно и больше никогда ни о чем не спрашивал.
А у нас все было в достаточной мере тривиально: я любил, она не любила. Вернее, пыталась на первых порах, но так и не сумела меня полюбить.
Первое время я прощал ей многое. И она постепенно чем дальше, тем больше проникалась сознанием, что ей все позволено, что я все равно прощу, что бы она ни сделала.
А я решил однажды: баста! Все! Хватит!
Она было не поверила, ведь ее устраивала подобная ситуация, когда, сознавая себя любимой и желанной, разрешаешь себе все, что хочешь.
Однако еще все было тихо и мирно. В конце концов она поверила мне и сама первая предложила обменять нашу квартиру на две комнаты.
— Не строй из себя бескорыстного идальго, — сказала она. — Я же знаю, что тебе негде жить, а я вовсе не хочу, чтобы отец моего сына оставался на улице. Право же, ты этого вовсе не заслужил.
И сама занялась обменом, сама выбирала различные варианты и выбрала: себе с Юркой однокомнатную отдельную квартиру, мне комнату в коммуналке, сравнительно малонаселенной, и даже приходила ко мне на первых порах, наводила у меня порядок.
— Мы вполне современны, — говорила она. — Сохраняем добрые отношения и остаемся почти друзьями. Разве не так?
И я соглашался с нею. Современны так современны, тем лучше для нас обоих.
А главное! — Юрка не травмирован, хорошо относясь к нам обоим, он видит, что мы так же по-доброму относимся друг к другу, и это, как я думаю, не могло ему не нравиться.
Мне казалось, что Мила где-то в глубине души полагает, что когда-нибудь мы снова с нею сойдемся и все будет так, как она хочет.
Она привыкла смотреть на меня, как на что-то принадлежавшее ей одной, ее полную собственность, что с того, что эта собственность внезапно взбунтовалась, предпочла некоторую самостоятельность! Ничего, поершится, поживет отдельно от семьи, обо всем поразмыслит и поймет, что к чему. Вот тогда-то все вернется на круги своя…
А я взял и женился. Мила взвилась. Не могу отыскать другого слова, именно взвилась, в ней долго накипало раздражение, и в конце концов она выкинула такой вот номер: сперва заявила, что не желает, чтобы я виделся с Юркой, потом огорошила признанием — Юрка не мой сын…
Как говорится, хоть стой, хоть падай…
Почему я женился на Нате? Моя мать спросила меня, я ответил:
— С нею сравнительно легко…
Мать сказала:
— Так не говорят, когда любят.
Я ответил, что она живет устаревшими категориями, что есть множество великолепных вещей, кроме любви и счастья, которые украшают жизнь, делают ее вполне приемлемой.
И когда имеется налицо умение приспосабливаться, так называемая совместимость, то это, право же, не хуже пылкой любви. Даже я бы так сказал:
— Чем более пылкой была любовь, тем скорее она гаснет, а совместимость, приспосабливаемость друг к другу остаются порой надолго.
У Наты, как мне думается, только один недостаток: она считает, что все вокруг пламенно и страстно влюблены в нее. Поначалу меня это смешило, даже немного трогало, потом стало раздражать. Быть до такой степени упоенной собой, покоряющей всех, кто бы ни встретился ей на пути…
Но ничего не поделаешь, она вполне серьезно считает себя неотразимой.
Это свойство значительно облегчает ей жизнь, но является несносным для меня. Впрочем, при всем при том Ната человек и в самом деле легкий, незлой, к тому же хорошая хозяйка. Чего же еще требовалось от жены?..
Ловлю себя на том, что невольно подсмеиваюсь над самим собой: было время, когда я страстно влюбился, без мыслей, без рассуждений. Прошли годы, и пылкую любовь заменили трезвые, рациональные рассуждения.
Странно это все, до того странно…
Юрка знает, что я женился. Однако, тактичный от природы, он не выкажет своих личных чувств, даже познакомившись с Натой, он будет корректен и сдержан. Ната тоже, наверное, останется верна привычному своему добродушию, и все пройдет, как говорится, на высшем уровне.
Я уехал в Пермь на другой день после встречи с Юркой.
Самолет уходил очень рано, перед тем как сесть в самолет, я позвонил Юрке, он собирался в школу.
— Откуда ты, па? — закричал Юрка. — Неужели уже добрался до Перми?
— Еще нет, — ответил я. — Говорю с аэродрома.
— Из Домодедова? — спросил он.
— Так точно.
— Па, — сказал Юрка, — когда приедешь, поедем вместе в Домодедово, я ведь никогда еще не видел этого аэродрома…
— Поедем, — сказал я.
— Ну, счастливого пути, — сказал Юрка. — Мне пора…
— Счастливо, — ответил я и повесил трубку. И подумал:
«Интересно, была ли Мила дома? Да, наверное, была, она уходит позднее Юрки, значит, она слышала наш разговор. Ну и пускай. Пусть знает, что я не откажусь от него. Ни за что и никогда не откажусь…»
Я позвонил ему из Перми, как мы и договорились, спустя четыре дня, в три часа. Он сразу же ответил.
— Я знал, что это ты…
Голос Юрки словно бы коснулся самого моего сердца. Мальчик мой, он ждал, что я позвоню…
— Как ты? — спросил я.
— Все нормально. Когда приедешь?
— Еще точно не знаю. Постараюсь поскорее.
— Я получил по математике «пять», — сказал Юрка. — Первая пятерка за весь год!
— Хорошо бы, если бы и не последняя, — сказал я.
Он согласился со мной:
— Конечно, хорошо.
Он замолчал. Я позвал его:
— Алло, ты где, Юра?
