Уртан помолчал, слегка удивлённый этим отпором.

— Ты говоришь «был» — значит, он умер?

— Его убили!

— Чего ты кричишь? — не понимал Уртан.

— Да потому что из-за таких, как ты, Приречье и считают краем контрабандистов! «Все, у кого была лодка…», — передразнила Миена. — Вот именно! И разбойники решили, что раз у него есть лодка, и он пропадает на Вее с темна до темна, то у него есть, чем поживиться! Они убили и его, и мою маленькую сестру! И я всё это видела, и…

Она осеклась.

«И ничего не сделала», — подсказал внутренний голос.

Да. И ничего не сделала.

Тот день застрял в её памяти, как заноза. Ни одной детали не уберёшь, ничего не забудешь, как ни старайся.

Мать с братом уехали в село по соседству, оставив двенадцатилетнюю Миену на хозяйстве. Отец мастерил какие-то снасти в комнате, да приглядывал за годовалой Малкой. Малышку не разбудил внезапный шум, когда в дом ворвались трое. А Миена насторожилась, вышла из подсобки и спряталась за наполовину отодвинутой занавеской у входа в комнату, которая была и рабочим кабинетом, и кухней.

Грубый голос невысокого человека с длинными, до плеч, волосами до сих пор стоял в ушах:

«Либо камни, либо деньги».

И голос отца — непривычно тонкий, лепечущий:

«У меня нет… честное слово, нет…»

Когда они стали угрожать ребёнку, мужчина достал откуда-то горшочек со своими сбережениями, надеясь умаслить разбойников.

«Издеваешься, тварь?»

Треск разбившегося горшка, звон монет по полу…

Девочка, наконец, проснулась, начала плакать.

Миена, которая по-прежнему стояла за занавеской, боялась даже пошевелиться. Не говоря уже о том, чтобы забрать ребёнка. Об этом своём малодушии она будет жалеть всю жизнь.

Плач Малки оборвался с ударом ножа одного из разбойников. Отец закричал, повалился на колени. Двое стали его избивать. Длинноволосый тип и другой, повыше. Третий разбойник стоял рядом.

Миена отмерла и, не помня себя, с криком ринулась на помощь. Но толку было от хлипкой девчонки? Жёсткие руки перехватили её поперёк живота, оставив ноги беспомощно колотить воздух.

Те, кто избивал её отца, прервались. Длинноволосый разбойник с нехорошей ухмылкой подошёл к тому, кто держал брыкающуюся Миену. Достал нож, подцепил пуговицу на домотканном платье. Нитка лопнула, пуговица отлетела.

Он снова повернулся к окровавленному, еле шевелящемуся на полу мужчине.

«Ну, будем говорить?»

Миена извивалась, отбивалась, мычала в зажимавшую рот ладонь. Отец попытался что-то сказать; на губах вздулся кровавый пузырь — но звука не получилось.

«Ты нормальный? — спросил тот, кто держал Миену. — Он сейчас окочурится, и плакали наши денежки. Как он говорить-то будет, если ты ему челюсть сломал?».

«Ничего. Покажет. Ты же покажешь?».

По полу застучала вторая пуговица.

Рука отца шевельнулась, потянулась куда-то и замерла. То ли он и правда хотел что-то показать, то ли просто пытался подняться…

Разбойники предусмотрительно заперли дверь и задвинули занавески на окнах, но местный мельник именно в этот момент решил зайти в гости. Подёргал за ручку, постучал в дверь, потом в окно. Миена, собрав остатки сил, изогнулась и ногами умудрилась столкнуть с припёка чугунок со щами.

«Ах ты козявка…»

«Что там у вас? Всё в порядке?»

Услышав знакомый голос, Миена замычала ещё громче. Мельник любил заглянуть вечерком, выпить с отцом пива или чего покрепче. Если бы не это, никто бы ничего не узнал. Только по утру бы трупы обнаружили.

«Проклятье…»

Разбойники поняли, что внезапный гость может поднять тревогу. Миену отшвырнули, и она, отлетев в стене, сквозь звон в голове услышала топот.

Злоумышленники выбрались через окно, а к тому моменту, как Миена смогла доковылять до двери и впустить мельника, их и след простыл.

Отец умер на следующий день. Врач говорил потом что-то о «повреждении внутренних органов, не совместимом с жизнью»…

— Как его звали? — спросил Уртан, выдернув девушку из воспоминаний, которые, хоть и продлились пару мгновений, успели её затянуть, как в болото. Как обычно.

— Гронс, — глухо ответила Миена. Она и сама не была рада своей вспышке. Но что поделать, существовали для неё темы, касаться которых по-прежнему было болезненно.

— Гронс-рыбак, — произнёс Уртан. — Я знал его.

— Да?!

Миена резко развернулась к нему. Ловец смотрел на дорогу, и его глаза поблёскивали в свете взошедшего месяца.

— Да. Мне жаль, Миена, но ты ошибаешься. Твой отец возил бальт из Логоры так же, как и все.

— Нет! — Девушка собралась было вскочить, однако, инстинкт самосохранения её удержал. — Ты врёшь! Ты всё это говоришь, чтобы… чтобы отомстить мне!

— Гронс-рыбак и его жена Рельгина. Трое детей. Так?

Кровь отхлынула от лица Миены. Ей показалось, она всё-таки свалится на дорогу — от внезапно охватившей её слабости.

Уртан скосил глаза.

— Мне правда жаль, — повторил он и натянул поводья.

Телега остановилась. Вокруг шумел усилившийся дождь.

***

Она не хотела пережидать ливень. Сказала, что и так потеряла много времени. Сказала, что какое-то заклинание сидит в ней, побуждая продолжать путь. Что ей не страшны ни темнота, ни плохая погода — ей главное, спасти своих друзей: ту девочку и кого-то ещё.

Миена по-прежнему опасалась его, недоговаривала, была всё время настороже.

«В этом ничего удивительного», — думал Уртан, но всё же чувствовал досаду. Несмотря на всё, плотнику почему-то хотелось, чтобы некромантка доверяла ему.

Теперь, огорошенная известием о собственной семье, девушка замкнулась ещё больше. Но, уставшая, сбитая с толку, она всё равно рвалась вперёд. Уртан не отступал от затеи уговорить её сделать хотя бы небольшой перерыв. Пусть ненастье хоть чуть-чуть угомонится. А если идти пешком, до полуночи всё равно не дойдёшь.

— Я не собираюсь заваливаться к нему в гости. — Миена поморщилась. — Если… моя подруга там, я найду способ туда проникнуть, не оповещая о своём визите ни слуг, ни графа.

«Не оповещая о своём визите…». И где она таких выражений понабралась? В Тиугаре, видимо.

А подругу по имени по-прежнему не называет. Молодец.

— Тогда тем более надо экономить силы, — заметил Уртан, слезая с очередного дерева. Растянутая на ветках ткань образовывала достаточно большой навес, чтобы туда поместилась и повозка, и двое путников у костра. Трава под разросшимися деревьями не успела сильно намокнуть, и место показалось плотнику подходящим для привала.

Некоторое время спустя ему всё-таки удалось немного сломить упрямство девушки.

— Я останусь на четверть часа, — наконец решила она. — Если дождь не станет слабее — всё равно пойду.

Уртан промолчал, потому что если все эти четверть часа ливень будет идти с той же силой, дорогу развезёт так, что проехать по ней в любом случае станет почти невозможно. Пройти, впрочем, тоже.

— Где-то у меня оставался сухой хворост… — Уртан повернулся было к телеге.

— Лучше прибереги на будущее, — тихо сказала Миена. — Я смогу разжечь костёр и из сырых дров. Если ты, конечно, не возражаешь против того, чтобы я применила магию. Свою магию.

— Я понимаю… Нет, конечно, с чего бы мне возражать.

«Даже любопытно посмотреть», — про себя сказал Уртан.

Он быстро, не покидая убежища, собрал небольшую кучку веток и положил перед девушкой. Однако увиденное дальше его почти разочаровало: в пальцах некромантки хрустнул панцирь какого-то жука, шевельнулись тонкие губы — и пламя, сердито фыркнув, начало разгораться. Всё произошло слишком быстро и не очень понятно.

Только отрешённое выражение на бледном лице спутницы заставило Уртана ощутить холодок. На этом лице появилось что-то чужеродное, нездешнее. Почти мёртвое.

Однако и это тоже вскоре кончилось.

Пламя разгорелось, и Уртан, отвлёкшись от некромантки, засмотрелся на пляшущие оранжевые языки.

Когда он смотрел на огонь — особенно такой, дикий, не стиснутый стенками печи — он всегда вспоминал Кантею. Вот и сейчас тоже, хотя что-то подсказывало ему, что это кощунство: ведь костёр развела убийца его невесты.