…В 2000-м году я участвовал в торжественном концерте, посвящённом 55-летию Великой Победы. На сцене Кремлёвского дворца спел трагическую вещь Матвея Блантера и Михаила Исаковского «Враги сожгли родную хату». Впервые в жизни пел в сопровождении оркестра, Президентского оркестра. Коленки дрожали, как в 43-м, на экзамене перед моими театральными кумирами. После концерта Патриарх Алексий II сказал мне: «Вы согрели наши души». Поблагодарил я Его Преосвященство, поклонился ему вслед и подумал: конечно, приятно, что Патриарху понравилось, но как бы мне хотелось услышать впечатление Серёжи Бондарчука! Ведь когда я напевал простые и святые строки: «Он пил – солдат, слуга народа – и с болью в сердце говорил: „Я шёл к тебе четыре года, я три державы покорил…“» – я вспоминал его, потому что это написано и о нём, Бондарчуке Сергее Фёдоровиче. Солдате Великой Отечественной. Слуге народа, в самом высоком значении этих слов. Только покорил он не три державы. Верю – своим искусством он покорил весь просвещённый мир.

Около 40 ролей в кино, среди них – в фильмах: «Надежда», «Тихий Дон», «Поэма о море», «Судьба человека», «Сорока-воровка», «Вдали от Родины», «Казаки», «Зачарованная Десна», «Любовь земная», «Судьба», «Они были актёрами», «Господин Великий Новгород», «Письма к Эльзе».

Весной 1958 года под водительством Сергея Аполлинариевича Герасимова мы привезли в Вёшенскую только что смонтированную, ещё нигде не показанную третью серию «Тихого Дона». Конечно, для станичников это было событие великое, ведь первые две серии они уже видели и приняли нас в образах. Забылось то отчуждение, что было поначалу, когда мы впервые к ним явились снимать «Тихий Дон». Наоборот – полное приятие, ведь многие из них участвовали в съёмках, привнесли свою правду неповторимую в фильм и считали его по-настоящему своим. В большой клуб набилось столько народу – не то что яблоку – иголке негде упасть. Посмотрели они третью серию, и такое тут началось! Рыдания, признания… Михаил Александрович тоже разволновался. Я думаю, что он нечасто баловал земляков своими речами, а тут очень тепло и много говорил: сначала о проблемах вёшенских и вёшенцев, потом перенёс внимание на нас. Сказал, что благодарен сердечно за такую экранизацию романа, а уж в мой адрес столько комплиментов отпустил, мол, я такая же настоящая казачка, как та, что жила на окраине станицы, с которой якобы списана Наталья.

На сцену вместе с нами, «тиходонцами», вышел Сергей Фёдорович Бондарчук. Его тоже встречали рукоплесканиями, потому что уже знали и любили за Тараса Шевченко. Конечно, в Вёшенскую он не ради нашей премьеры приехал, так совпало по времени. Бондарчук и оператор Монахов были тогда у Шолохова по поводу их будущего фильма «Судьба человека». Вдвоем бродили по округе – места высматривали, где для первых кадров фильма пойму снимать да яблоньки, ещё не зацветшие; весенним донским воздухом дышали, когда, как написано в рассказе, «…с дальних прихопёрских степей, тонувших в сиреневой дымке тумана, лёгкий ветерок нёс извечно юный, еле уловимый аромат недавно освободившейся из-под снега земли»…

Три дня прожила наша кинематографическая делегация в хлебосольном шолоховском доме. Три дня замечательного общения, речных прогулок на катере с осмотрами красот Дона, незабываемых застолий. И вот в один из этих чудесных вечеров зашёл разговор о том, кто же будет в «Судьбе человека» героиню играть. Такие диалоги при мне велись. Сергей Фёдорович говорил, что уже сделал кинопробу с одной актрисой, но не совсем её внешность соответствует описанию в рассказе: «Со стороны глядеть – не так уж она была из себя видная, но ведь я-то не со стороны на неё глядел, а в упор». Та же актриса ни «со стороны», ни «в упор» женской привлекательностью не выделялась. А ведь Ирина – положительная героиня, так что никуда не денешься, должна быть в ней пусть не красота, но какое-то притягательное женское обаяние. И Шолохов сказал:

– А чего тебе искать? Вот она, – показал на меня, – твоя Ирина.

Тут и Сергей Аполлинариевич откликнулся:

– Да! Эта актриса – готовая Ирина.

В общем, как бы сосватали. Но чтобы на него оказывали давление – ни в коем случае! Да Бондарчуку и несвойственно было быстро реагировать, отвечать на какую-то идею или предложение с моментальной готовностью. А может, мне так показалось. Глянул на меня:

– Обязательно сделаем пробу.

На пробе поговаривали – молодая я, только ведь молодость у женщины легко убирается: платок надеть, морщинки прорисовать. А на съёмках проводов на войну, когда у Андрея с Ириной дети уже взрослые, у меня от слёз так распухло лицо, что юности и без грима не видно.

Съёмки начались в том же 58-м. Сергей Фёдорович еще не оторвался целиком и полностью от Герасимова, наследовал тогда герасимовской школе, так же чётко видел неправду, наигрыш. Это для меня мерило. Ведь не каждый режиссёр может сам показать, как сыграть. Такой потрясающий актёр как Сергей Аполлинариевич мог и показать, и сыграть на площадке любую роль из своего фильма. И если актёр или актриса талантливые и гибкие, если способны взять его краски и органично сделать своими, это уже победа. Когда в «Тихом Доне» в роли Натальи я шла, как побитая птица, от бабки-повитухи и, поднимаясь по крыльцу, оставляла кровавые следы, Герасимов крикнул:

– Смотрите! Смотрите! Это гениально!

Как он меня не этот эпизод напутствовал? Ничего не показывал, только говорил:

– Она познала, что такое смерть. Она от неё возвращается.

Он ввёл в меня в тот трагический круг, сквозь который прошла героиня. И я, как локатор, всё уловила и выполнила.

Сергей Фёдорович на съёмках «Судьбы человека» во многом повторял для меня нашего учителя. Всё-таки школа задает общие понятия, общее видение человека и его мира. Потом, оперившись, можно уже жить и чувствовать себя вольнее, и в искусство своё привносить. Конечно, прежде всего он для меня был учеником Герасимова, но я отлично понимала, что работаю не с мальчиком – дебютантом в режиссуре, а с человеком вполне сформировавшимся, прошедшим фронт, много в жизни повидавшим.

Наши лирические сцены снимались в Воронеже. Славные там места нашли: то мы брели по куда-то убегающей кривой улочке, то останавливались у крепкого деревянного, старинного дома, то на веточки цветущие любовались – всё такое памятное, довоенное, родное, просыпающееся. Ирина совсем молодая, и Андрей, уже поднаторевший в жизни, постарше – точно как в рассказе. В этих эпизодах лирических проходов вместе с нами снимался актёр Павел Волков, колоритный такой дядечка с добрыми-добрыми глазами. Очень Сергею Фёдоровичу нравилось, как он играл на гармошке и пел частушку:

Эта незамысловатая песенка с простой мелодией брала за душу. Особенно в той поре жизни, какою жила Ирина, эта детдомовская девочка, которая вдруг ощутила любовь к себе и сама прониклась чувством неведомым и как на бога на него смотрела. И ничего мне не надо было говорить. Музыка для меня всё сделала, сделала как-то по-особенному и сразу. Сергей Фёдорович на меня поглядывал тепло, ласково, как бы соглашаясь с тем, что я чувствую и как я чувствую:

– Да, да, Зина, так, – шептал он иногда, – всё тихо, тихонечко…

Никаких помех, ничего лишнего, всё внимание на действо, на меня. Влюблённая счастливая девушка, её взгляд, улыбка – это главное. Не знаю, как кому, а мне, когда я в центре внимания, это очень помогает. Так же, когда выходишь на сцену одна, мобилизуешься мгновенно, и что-то настоящее получается.

Идём с Сергеем в кадре. Вижу его наполненный любовью взгляд. Знаю, что любовь в его глазах светится благодаря Ире Скобцевой, совсем недавно они поженились. И, наверное, он чувствует, что мне по сердцу его нынешнее влюблённое состояние, душевно благодарен за такое женское отзывчивое отношение. Потому в кадре рождались абсолютное проникновение, искренняя нежность, обожание, мы играли любовь глазами, ощущениями, кажется, душу свою друг дружке дарили. Все наши лирические, любовные сцены мы словно пропели в унисон или на два голоса, но едино. По-моему, это и есть искусство.