— Припоминаю… — оскалился парень. — Имя странное. Барбар говорил о том, что был такой парень, давно. Какой-то богатенький сенс, вроде тебя, вроде бы.

— Ты так говоришь, как будто это что-то плохое, — усмехнулся я.

— Конечно, ничего плохого. Твои способности, какие бы ни были — благо для всех нас.

Бывает так, что одна простая и очевидная фраза может задеть очень глубокие струны души. Примерно тогда я впервые подумал — а почему, собственно, «парша»?

Не было никаких признаков того, что магия может активно распространяться из мира в мир. Не было никаких признаков того, что лица, обладающие магией, вступают в противоречие с целями Бункера. И не было никаких признаков того, что такой мир действительно нужно было бы разрушать.

Примерно с такими мыслями я проснулся в день свадьбы моего камердинера.

Стоит ли описывать свадьбу небогатых людей низшего сословия? Всегда будет примерно одно и то же — пара десятков гостей, половина из которых не вполне жданные, но были приглашены невестой, несколько не то скромных, не то мутноватых друзей жениха. Несколько родственников — у обоих брачающихся их оказалось не так много. Не вполне добрые взгляды тёщи и свёкра, которые уже смирились с выбором детей.

Торжественным моментом стал и мой подарок — помимо конверта с небольшой — так уж вышло — суммой была торжественно вручена купчая и прочие документы, переводящие Исидора Васильевича Макшеина из сословия крепостных в сословие мещан.

— Горько, горько! — последовали возгласы.

Затем — всё переместилось к нам на участок. Выехал свадебный торт, начались традиционно-нелепые конкурсы, устроенные Славиком. Напившийся двоюродный брат невесты, полезший в драку с женихом и ловко перехваченный Василем Исидоровичем.

Была и Алла, приглашённая Софией. Выпившая изрядно, она повесилась ко мне на грудь и бормотала что-то про то, что «Самира уехала, теперь я одна у тебя осталась», но была вовремя загружена на такси и отправлена домой.

Ближе к полуночи народ начал расходиться. Я, уставший от шума и веселья, прошагал по пыльной дороге полкилометра в сторону своего нового участка.

Ворота были открыты, рядом с ними стояла машина — серебристая, достаточно просторная, но невзрачная, слегка угловатая. Что-то стрельнуло глубоко в груди, когда я увидел угловатые обводы и прочитал марку: «Заря-99».

Приоткрыв ворота, я шагнул внутрь. В свете уличных фонарей, светивших поверх забора на косогор, виднелась фигура.

Гость обернулся.

Признаться, я уже начал забывать, как он выглядит, и представлял его немного не так. Ростом чуть ниже меня, заметно плечистей, в сером лёгком пиджаке, с залысинами и в очках.

— Папа! — вскрикнул я и бросился навстречу.

Он сделал несколько шагов ко мне и сказал тихо:

— Ну, вот и встретились.

А затем в свете фонарей сверкнул ствол пистолета, направленного мне в голову.

— Говори, тварь, — сказал отец. — Зачем ты захватила тело моего сына.

Пистолет отца, как и мой, был матрицированным. Только если мой метко стрелял и особым образом отклонял пули в нужном направлении, то отцовский действовал иначе — он прямо-таки парализовал волю цели.

Или это был не пистолет? Или это что-то внутри меня пробудилось, застряло и заставило замереть. Мои мышцы одеревенели, я безвольно смотрел на дуло в полутора метрах от меня, и, с трудом ворочая языком, начал говорить.

Говорить правду — потому что её было говорить легче всего.

— Ты мой папа. Всегда был такой же отец. Я прожил две сотни жизней Циммера Эльдара Матвеевича. Всегда был Матвеевичем. Хотя иногда у тебя было другое отчество. Миры были другие. Редко когда Империя. Иногда республика. Иногда — Союз Советских Социалистических Республик. Иногда — Конфедерация Евразия. Иногда… Я твой сын. Я терял тебя сотни раз…

Только тогда я заметил, что ствол отца дрожит.

— Довольно. Я не верю тебе.

— Как… как ты узнал…

— По разговорам. Ещё до того, как об этом сказали Елизавета и Демофонт. Ты совсем другой. Добил последний наш разговор — фраза про крепостных и деда. Мой отец Генрих был одним из самых жестоких помещиков, которых я видел. Он был осуждён и лишён наград за то, что по неосторожности убил крепостного. Только то, что он герой войны, спасло от ссылки… Я рос таким же, пока в двадцать лет не понял, что… чёрт, я всё это тебе рассказывал с самого детства.

— Я забыл. Многое забыл, да, забыл наше с тобой прошлое, забыл детство. Я обманывал тебя про дневник… Но мой реципиент… моё тело, местный Циммер — он остался таким, каким ты его пытался воспитать. Смелым, дерзким, пусть и за маской неуверенности.

— Чёрт с ним… с сыном, — продолжал отец. — Допустим, я признаю, что ты — мой сын. Допустим… Но ты зачем-то пришёл в этот мир. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что чужаки приходят в мир не с добрыми целями… Не приближайся!

Незаметно для себя я сделал несколько шагов вперёд. Что-то двигало меня к стволу. Кто-то на одном из плечей говорил знакомым голосом из-под капюшона: «Давай, ты умеешь, ты учился драться, тебе просто нужно вывернуть ствол из ладони, развернуть, и…»

Нет, сказал я себе. Не сейчас. Погоди ещё немного…

— Я пришёл уничтожить этот мир, — сказал я. — Одним из десятка способов, доступных мне. Не сейчас — через несколько десятилетий.

— Мне нужно было это услышать от тебя. Елизавета мне сказала… Демофонт намекнул. Я не мог поверить, но… Я знаю, что Елизавета вынесла тебе ультиматум. Ты должен был принять решение сегодня. Я пришёл, чтобы ты мне его озвучил. Прими решение — сейчас же.

Как трудно, как сложно принять решение. Убить отца и продолжить путь Секатора — или сохранить ему жизнь и закончить свою череду перерождений.

— Мы оба знаем, что ты не сможешь выстрелить, — сказал я. — И знаем, что я не смогу убить тебя. Чёрт возьми, кто такой Демофонт?

— Это старший брат Акаманта, — зачем-то сказал отец. — И я смогу выстрелить — если потребуется, моим пальцем нажмут они.

В тот момент я не понял, что это означало — имя вылетело из головы.

— Кто — они? — спросил я, уже подозревая.

— Иерархи Общества. Я не чувствую пальца на курке, сын мой. Я не чувствую его! Наверное, сейчас пойдёт отчёт до десяти.

Получается, мне предлагается сделать совсем другой выбор.

Не между убийством отца и согласием с волей хозяев этого мира. А между согласием на своё собственное убийство — и продолжением жизни отца.

«Давай, выхвати ствол из руки», — снова сказал голос из-под капюшона за плечом. — «А не получится — не беда, переродишься снова…»

Какой же знакомый звон в ушах. Я слышал его когда-то раньше. Мне кажется, оглянись я назад — позади меня будут знакомые стены верхнего зала Бункера.

Нет. Не хочу туда снова. Пусть туда идёт кто-то другой, а не я.

— Пошёл ты нахер, Верховный Секатор! — рявкнул я.

Звон в ушах прекратился.

— То есть? — спросил отец.

— То есть я принял решение. Я не хочу умирать сейчас. Не хочу снова перерождаться. Я хочу дожить эту жизнь здесь, в этом мире. Пусть даже если эта жизнь станет последней.

— Последняя? Хочешь сказать… Ты не переродишься? А как же другие?

Я покачал головой.

— Я не знаю про других. Это задание я не мог провалить. Есть Бункер… место вне пространства и времени. Туда я возвращался, и один человек говорил мне новое задание. Каждый раз я перерождался в одном из своих новых тел. Если я провалю это задание — я отправлюсь на пенсию.

Правда лилась из меня, словно рвота у отравившегося, злая, горькая правда.

— Сколько жизней ты прожил, сын?

— Сто, сто пятьдесят, двести… Может, двести пятьдесят. Я не помню, сколько. Давно перестал считать.

— Получается… Двадцать тысяч лет…

— Может, и меньше. Десять, может, пятнадцать.

Я заметил, что ствол уже давно не смотрит мне в лицо. Голос над левым плечом снова заговорил: «Правильно, молодец, хорошо сыграл, хорошо отвлёк внимание, теперь самое время…»