— Chut, belles demoiselles, je ne troublerai pas votre tranquillité (Тише, прекрасные юные дамы, я не потревожу ваш покой).

— Merci, — ответила одна из них, и я пошёл дальше.

Остановился, отсчитал девять окон от края на втором этаже. Там зажёгся свет, а на шторах высветился тень знакомого силуэта.

Упомянутая пожарная лестница начиналась чуть выше уровня моего роста, я попытался допрыгнуть, чтобы дотянуться рукой — тщетно.

— Тра-ля-ля, тра-ля-ля… — пропел я и слегка дёрнул ладонью на себя.

Выдвижная секция с лязгом сдвинулась вниз. Дотянулся, схватился, подтянулся, полез. Наружный карниз второго этажа оказался ещё уже, чем я думал, видимо, говоря про ширину в две ладони Нинель Кирилловна описывала ширину своей ладони, а не моей. Тем не менее, я без особого труда дошагал до окна: думаю, в моём случае основной инстинкт притупил любое чувство самосохранения и даже самую тяжёлую акрофобию.

Я постучал в окно. Дважды. Свет погас.

Сначала я подумал, что перепутал, и мне показалось, или я неправильно рассчитал номер окна. Но мгновение спустя из-за шторы высунулась рука, приоткрыла щеколду. Я толкнул створку, схватился, перелез через подоконник и откинул штору.

Нинель Кирилловна стояла по центру тесной комнатки. Свет ночных фонарей из-за шторы выхватывал её волнующую фигурку в ученическом костюмчике — коричневой жилетке, белой блузке, коричневой юбке. Она сняла очки, положила на тумбочку рядом с кроватью.

Я бросил взгляд на кровать. Какая ж она узкая. На ней будет сложно поместиться вдвоём. Лучше уж стол. Стол для этих целей куда лучше.

Мы стояли молча, а я сделал осторожный шаг к ней, протянул руку, провёл по спине, осторожно подтянул к себе.

Поцелуй. Долгий, сладкий, с тихим, едва слышным стоном.

«Я буду говорить мысленно», — послышался голос в голове.

Хорошо, подумал я в ответ.

«Я решила, ты будешь моим первым мужчиной».

Конечно, глупенькая, я это понял уже давно. Я очень хочу быть твоим первым…

Твоим. Она назвала меня на «ты». Мы перешли на «ты». Боже, это было настолько возбуждающе, что я с ужасом для себя понял, что первый раз с моей стороны рискует произойти слишком быстро.

«Залезь ко мне под юбку», — попросила она.

Моя рука залезла пониже, задрала ткань, коснулась мягкого под тканью, пальцы залезли под ткань, потянули край трусиков вниз.

«Жилетка… сними»

Пришлось отвлечься от попы, потянуть край жилетки вниз, пальцы Нинель тут же принялись расстёгивать маленькие, раздражающе-многочисленные пуговки блузки, начиная от нижних и всё выше и выше. Моя ладонь коснулась живота, плоского, но слегка мягкого, нежного, пошла выше и упёрлась в жёсткий нижний край лифчика.

«Расстегни».

Ладонь ушла назад, нащупала застёжку, да, в каком бы мире я не был — застёжки на лифчиках одинаково неудобные для мужских пальцев, но спустя пару секунд мне это удалось. Правая рука скользнула вдоль лямки под блузкой вперёд, сдвигая чашу лифчика вверх, кончики пальцев залезли под край, нащупали твёрдую ягодку соска…

— Да-а… — прошептала она.

— Неля… — шепнул я в ответ, впервые назвав её на «ты» вслух.

Сдвинул блузку в бок, лифчик — вверх, подставив лучам из окна нежный полуовал груди, выглянувшей наружу, посмотрел пару секунд, любуясь, потянулся ртом…

А в следующий миг в дверь застучали. Я услышал голос Альбины.

— Нинель, открой! Я видела, там к тебе лез этот монстр!

Нинель вздохнула, оттолкнула меня, быстро начала поправлять одежду.

— Ты не должна!… Ты не имеешь право! — крикнула Нинель со слезами к голосе. — Я взрослая девушка, а ты… ты не моя воспитательница, ты моя крепостная! Это ты меня должна слушаться, а не я тебя!

— Я за тебя ответственна! Я не позволю, чтобы ты снова с ним была! Он тебя обманет!

Удары в дверь продолжались и сменились уже с кулачных на характерные громкие удары плечом, которые слышны, когда дверь пытаются выбить.

— Уходи… — сказала Нинель Кирилловна. — Я не хочу, чтобы вы с ней дрались.

— Я останусь, я поговорю, — сказал я.

Поговорить действительно было нужно. Мне вдруг стало чётко и ясно, кто был моим главным оппонентом в отношениях с Нинель: не коварные сокурсницы Марфы, не корнеты, склонные к воздействию иностранной агентурой. И даже не открывшаяся после отъезда из отчего дома долгожданная свобода юной девицы, вырвавшейся из золотой родительской клетки.

Кусок клетки остался вместе с ней. Моим главным противником была Альбина. Чёрт знает, что было у этой барышни в голове, и что именно она испытывала к своей хозяйке, родительскую заботу или чего постраннее — но сейчас это делало её страшным противником.

Дверь была выбита из косяка через секунд десять. Вломившаяся двухметровая мулатка долго осматриваться не стала. Грубо оттолкнула Нинель на кровать, замахнулась на меня. Я увернулся, но мне помешала маленькая площадь комнаты и разница в весе.

И не только она. В такие моменты, как был тогда, мужчина наиболее беззащитен: невероятно сложно переключиться в боевой режим из режима предвкушения долгожданного соития. Меня грубо прижали к окну, а затем вцепились в глотку обеими руками.

— Альбина… мы же на одной стороне, — прохрипел я. — Помнишь, как мы тогда… в парке всех уделали…

— Уйди! Пошёл нахрен отсюда!

— Отпусти! Отпусти его! — кричала где-то сзади Нинель, возможно, даже пытаясь ударить свою служанку.

Боже, как я не люблю, когда в рукопашном поединке мой противник — женщина. Я люблю женщин, даже таких, как Альбина, а «бьёт — значит любит» — это не про меня. Я применил приём, освобождающий от горлового захвата. Перехватил руку, сделал подножку, чтобы она больно ударилась коленом о край стола, одновременно разворачивая и заламывая руку за спину. Сказал тихо, стараясь, чтобы было слышно только двоим:

— Альбина, ты не сделаешь этим её счастливее. И не сделаешь счастливее себя. Отпусти её. Она взрослая. Она сделала выбор, я… люблю её, а она — меня, зачем ты пытаешься выполнить то, о чём тебя не просят, ты не сделаешь этим лучше не нам, ни своим страхам, а я обещаю, что не обману её и не сделаю ничего, что нам повредит.

Мулатка извернулась и дала мне в челюсть. Я взвыл, отпуская захват, и попытался ударить в ответ.

А после меня толкнули во всё ещё открытое окно — спиной вперёд. Взметнувшаяся занавеска чуть задержала меня, я схватился за неё одной рукой, услышав, как трещит что-то сверху — не то ткань, не то крепление гардины к стене.

Но равновесие я уже потерял. Не знаю, был ли у Альбины опыт выбрасывания нежданных гостей в окно, но провернула она более чем ловко.

Просто схватила меня за ботинок и предала дополнительный импульс, окончательно выкидывая меня в окно.

Каким образом я не разбил черепушку и сломал шею, упав с пятиметровой высоты — я не знаю. Ровно так же не знаю, почему никто толком не заметил моего падения.

Болели нога, рука, рёбра. Болели сильно — так болят только переломы.

— Всё идёт по плану… всё идёт по плану, — бормотал я, сидя на асфальте и слушая, как ругаются наверху, как громко, почти по-детски плачет Нинель.

Долечил перелом ноги, попробовал встать, но силы иссякли. Лёг обратно на асфальт, некоторое время обдумывал план мести. Де-факта это было покушение на убийство, и можно было просто заявить куда положено. Но факторов было слишком много — неизвестно, как бы повели себя родители Нинель, чью сторону приняли, и не наняли бы какого-либо адвоката. Сложно будет сохранить при этом честь Нинель Кирилловны и не оказаться в глазах общественности каким-нибудь вором или насильником.

Возникла и другая мысль — снова полезть наверх. Снова попробовать, применить что-нибудь из навыков, чтобы получить преимущество. Кинектировать, поджечь… Но так я решил навлечь на себя ещё бОльшие проблемы — и на себя, и на Нинель Кирилловну. Я уже неплохо понимал Кодекс и знал, что применение навыка без надобности в таких случаях считается превышением самообороны вроде применения огнестрела. Поэтому я отложил планы на месть на потом.