— Что это такое? — спросила она.

— Ничего особенного.

— Похищение людей, — с удовольствием прочла девочка. — Почему они это написали?

— Я уже говорила, дети на Фактусе — большая редкость. Они попытаются забрать тебя себе, если получится.

Ее улыбка сменилась гримасой отвращения. Порвав объявление, она ответила:

— Скорее бы свалить с этой головешки.

Я привстала, услышав шум с парковки. В поле зрения появился фургон, старая развалюха, полная пассажиров.

— Надень это, — пробормотала я, передавая Генералу пончо. — Все будет в порядке, но надо быть осторожнее.

Габриэлла скривилась:

— Оно воняет. Вот доберусь до Гавани, потребую себе ванну, чего бы это им ни стоило.

Фургон не долго оставался в одиночестве. Вскоре со всех сторон начал прибывать транспорт. Мулы с прицепами, на которых ехали целые семейства, бродяги, приходящие пешком с рюкзаком за плечами. Вскоре показались и Миротворцы, одетые кто во что горазд, но с оружием, полученным у Согласия. Из-под полей шляпы я видела, как они вошли на платформу и прямиком направились к стене, где вывешивались объявления. Я чуть глубже вжалась в угол.

Станцию постепенно наполнили шум, разговоры, запахи еды: свежий протеин и масло для жарки, даже кофе. Желудок скрутило от аппетитных ароматов, но я не могла позволить себе рисковать. Кто-то говорил, что шаттл прибудет по расписанию через час, другие возражали, что его можно не ждать до самого заката. Никто не мог ничего поделать — оставалось только ждать. Как всегда, мы могли лишь рассчитывать на великодушие Первого Согласия и на бесконечные обещания: земли, космоса, сверхбыстрых передвижений. Свободы. Я перевела взгляд на Генерала, которая мрачно наблюдала за двумя детьми неподалеку. Дети смотрели на что-то и хохотали.

Внезапно она вскочила. Я поймала край ее пончо.

— Куда ты?

Она рывком высвободила одежду и молча зашагала к детям.

Проклиная все на свете, я пошла следом. Дети стояли в кучке людей, все они смотрели в одну сторону. Шапито показывают.

Меня скрутило от неприятных воспоминаний о представлении Вальдосты. Но здесь не происходило ничего особенного. Артист — если можно было так его назвать — сидел на корточках в пыли, театрально стуча по земле миниатюрной плеткой. Перед ним сцепились в битве два огромных муравья. Их уже как следует разозлили, и теперь волоски на их спинах шевелились и отражали закатное солнце.

— Теперь внимательно следите за ними, народ, смотрите, они в ярости! — мужчина свистнул в воздухе своей плеткой.

Он указал на муравья побольше:

— Это Розенваль, названный так в честь великого сражения за эту луну, а второго я называю Трагедия Тамани. Две великие битвы между Первым Согласием и Свободными Окраинами, кто же одержит верх? Сможем ли мы переписать историю? Хотите сделать ставку, мадам? Розенваль или Тамань? Выбирайте сейчас, другого шанса не представится!

Некоторые покачали головами и поспешили отойти в сторону. Игра была слишком непредсказуемой, чем-то, что может привлечь Ифов. Но многие остались — те, чье чувство страха притупила жизнь в Пустошах, а глаза желали разнообразия. На этих, кто хотел почувствовать вкус риска, и можно было подзаработать.

Я знала, что не стоит смотреть, но ничего не могла с собой поделать, просто стояла и глядела на то, как два муравья в ярости набрасываются друг на друга, шевеля мощными жвалами. Генерал тоже. Она неотрывно смотрела на того муравья, которого мужчина обозвал Таманью. Битва закончилась тем, что более крупный муравей разорвал туловище своего противника. При виде этого меня пробил холодный пот, несмотря на жару.

— Розенваль! Розенваль одержал победу! Он становится чемпионом, и победа возвращается к Свободным Окраинам! Подходите, народ, разбирайте свои выигрыши.

Люди начали расходиться, одни ворча, другие улыбаясь и позвякивая монетами в кармане. Я потянула Габриэллу за руку, но она не сдвинулась, даже когда остальные зрители уже разошлись и хозяин муравьев стал упаковывать реквизит. Побежденный все еще ползал по арене, пытаясь достать своего более удачливого собрата, который уже сидел в безопасной клетке.

— Не печальтесь, юная леди, — утешил Габриэллу артист, демонстрируя поцарапанные фибергласовые зубы. — Тамань прожил достойную жизнь, полную подвигов и вкусных листьев.

— Да как ты смеешь.

Она произнесла это отнюдь не детским голосом. Я подняла голову, но мужчина уже лежал на земле, а колено Генерала упиралось ему в горло.

— Вонючее отродье, — плевалась Габриэлла. — Как ты смеешь? Павшие на Тамани бойцы были героями, они были побеждены не силой, но подлостью! А ты глумишься над ними!

Мужчина выпучил глаза, лицо его побагровело. Я обхватила Габриэллу руками и изо всей силы дернула назад, сдавив ей грудь. Она судорожно вздохнула и разжала пальцы.

— Прошу прощения, сэр, — бормотала я перед мужчиной. — Прошу прощения за мою дочь. Моя жена погибла от биологического оружия на Тамани, девочка до сих пор не может оправиться.

— Она чокнутая! — хрипел артист, пытаясь откашляться. — Держите ее подальше от меня, а то сдам вас Миротворцам.

Люди начинали пялиться в нашу сторону. Я достала из кармана мешочек с кислородом и бросила мужчине:

— Вот, сэр, примите в качестве извинения.

Он уже открыл рот, чтобы заорать, но передумал, увидев содержимое мешочка.

— Хорошо, — прокаркал он, поднимаясь с земли. — Мы все пережили ужасные времена.

Он взглянул на Габриэллу, которая еще не отдышалась у меня в руках, и его лицо приняло скорбное выражение — верно, привычное ему в одиночестве.

— Считайте, вам повезло, — добавил артист. — Вся моя семья была на Земле во время бомбежки. Я выжил только потому, что мотал срок.

Я склонила голову.

— Да пребудут ваши мысли в чистоте.

Я потащила Габриэллу прочь, а он горько рассмеялся.

— Лучше не надо!

Генерал сидела на шершавом полу в углу вагона Аэрострады. Я так переволновалась во время посадки, боясь привлечь внимание, что совершенно не обращала внимания на нее все это время. Вела она себя тихо и шла, куда требуется, — и ладно. Когда мы тронулись и вагон понесся вперед, а воздух начал наполняться ароматами потных тел, я, наконец, посмотрела на нее.

У ее ног ковыляло маленькое существо: поверженный боевой муравей. Он полз по кругу и шевелил одним из жвал, ища битвы, несмотря на близость конца.

— Зачем ты его взяла? — удивилась я.

Пожав плечами, Генерал ткнула муравья пальцем. Насекомое повернулось к ней и угрожающе завертело головой.

— Не мучай его, — посоветовала я. — Он будет биться до конца. Это единственное, что он умеет делать.

Я продолжала смотреть, как она дразнит муравья, обреченно ползающего по кругу.

— У тебя вообще детство было? — отстранение услышала я свой собственный голос сквозь шум дороги.

Габриэлла ответила, не поднимая глаз:

— Меня призвали в семь лет. Концепция детства была признана избыточной.

— Избыточной, — эхом вторила я, пытаясь осознать значение слова. Не было сомнений, что Армия Первого Согласия использовала этот термин в официальных документах, на которые ставила печать и рассылала семьям, населявшим окружающие луны.

— А что, по-вашему, нам оставалось делать? — На ее лице смешались злоба и скорбь. — Сидеть и пережидать войну, слабыми и неподготовленными, как ваши дети? Чтобы нас загнали в угол, заткнули рот, лишили всякой возможности действовать?

Губы Генерала задрожали:

— Вы бы хотели, чтобы другие умирали за меня. Вы бы позволили мне расти, измазав в крови старшего поколения. Мы обязаны были принять участие. Это была наша битва. Наше будущее. И Согласие позволило нам создать его.

Что-то глубоко во мне содрогнулось от этих слов.

— Я не собираюсь с тобой спорить.

— Потому что не можешь. Что ты мне скажешь? — она кровожадно улыбнулась. — Я за пределами ваших этических понятий. Вот почему мы, Малые Силы, такие ценные бойцы. Вы не могли нас убивать.