Большинство исследователей полагают, что лицу Мелькарта на монетах приданы портретные черты членов семьи Баркидов (G. Charles-Picard, 1963/1964, 31–41; Scullard, 1970, 249, 252–253; Кораблев, 1976, 61; Blazquez, 1976, 4–7; Harden, 1980, 64–65). Интересен вопрос — пропаганда ли это собственного образа под личиной бога или претензии Баркидов на обожествление. Возможно, Баркиды надеялись, что их отождествление с божеством станет привычным для подчиненного населения. В любом случае, перед нами проявление индивидуализма, роста личностного начала, что характерно для эллинистического менталитета. Баркиды явно проникались духом эллинистических образцов: образы Александра Македонского и его преемников, которые из полководцев сделались царями, вдохновляли Баркидов, недаром статуя Александра стояла в гадитанском храме (Suet. Iul. 7, 1). Схожесть монет показывает, что они и сами сознавали свое духовное родство с эллинистическими владыками (Gil Farres, 1957, 63). Появление на одной из серий монет изображения Мелькарта с царской диадемой (под которым, по-видимому, подразумевался Гасдрубал) говорит, что порой монархические претензии не очень и скрывались. Вероятно, появление этих монет надо связать с попыткой монархического переворота Гасдрубала, о чем уже говорилось. Недаром Гасдрубал построил в Новом Карфагене роскошный дворец. Сам этот город Полибий (III, 5, 3) называет βασιλειον. Слово βασίλεια обычно используется в эллинистических государствах для обозначения столицы и царского дворца (Бикерман, 1985, 34).
Новый Карфаген дает пример определенных социальных характеристик того политического образования, которое сложилось под властью Баркидов. Здесь выделяются несколько категорий городского населения: граждане, поселенцы, «ремесленники», рабы. Естественно, на вершине этой пирамиды находились граждане, но они, как говорилось выше, не были вооружены, практически не управляли городом, да и земли в окрестностях города принадлежали не им, а государству, т. е. фактически Баркидам. Такое положение характерно для Александрии (Helck, 1979, 144–245; Левек, 1989, 61–62; Свенцицкая, 1989, 311). Так как Новый Карфаген был основан, по-видимому, на месте древней Мастии, то поселенцами, вероятнее всего, были мастиены, продолжавшие жить в городе. Их социальное положение могло быть подобным «народу, живущему на земле» в африканском Мактаре, о котором уже говорилось. Выше было сказано и о новокарфагенских «ремесленниках», являвшихся особой зависимой социальной группой. Так что в Новом Карфагене смешивались черты, свойственные доэллинистическому восточному обществу, и эллинистическому.
Таким образом, можно говорить, что держава Баркидов типологически была близка эллинистическим государствам. Однако в положении Баркидов и эллинистических царей была существенная разница. Первые все же не были полностью самостоятельны. Как уже отмечалось, над полководцами стоял карфагенский совет. Когда Баркиды стояли на вершине своих успехов, реальный контроль правительства был минимален, а посланцы совета были скорее членами их штаба. Но по мере поражений баркидской армии правительственный контроль усиливался, и чем дальше к концу II Пунической войны, тем меньше можно говорить о самостоятельной или полусамостоятельной державе Баркидов.
Хотя такая держава существовала недолго, ее значение для истории Карфагена было довольно велико. Впервые в рамках Карфагенской республики появилось социально-политическое образование в принципе нереспубликанского типа с иными, чем в полисном мире, отношениями с подчиненным населением.
Это образование противостояло республиканскому строю Карфагена с всевластием его олигархии и могло представлять угрозу самому существованию Карфагенской республики, которая была абсолютно реальной в случае победы Ганнибала над Римом. Этого не могли не понимать карфагенские правители. Видимо, этим было продиктовано странное на первый взгляд решение после битвы при Каннах не только направить Ганнибалу сравнительно небольшое подкрепление, но и приказать Гасдрубалу двинуться с армией на помощь брату, а в Испанию направить другую армию (Liv. XXIII, 13, 7–8; 27, 9–28, 2). Конечно, с чисто военной точки зрения было бы гораздо более разумным направить в Италию значительные подкрепления и тем самым нанести ослабленному страшным поражением Риму решительный удар. Но в таком случае после войны под властью Баркидов оказалась бы еще и Италия вдобавок к тем землям, которыми Бар-киды самовластно распоряжались накануне войны. И тогда свержение существующей власти победоносными полководцами казалось неминуемым. Карфагенское правительство приняло решение, которое, как ему думалось, убивало двух зайцев: и новая армия направлялась к Ганнибалу для победоносного завершения войны, и предотвращалось чрезмерное усиление Баркидов. Из этого расчета ничего не вышло, но это показывает степень политических противоречий в Карфагене во время II Пунической войны.
Еще больше эти противоречия обострились после войны. В результате катастрофического поражения Карфаген фактически лишился своей державы. А это означало, что возможности «подкармливания» карфагенского плебса за счет эксплуатируемого подчиненного населения исчезли. Недаром еще в конце войны «рыночная толпа», т. е. карфагенский плебс, решительно выступила против мира именно из-за страха потерять все, что имела (Арр. Lib. 55). К тому же в Карфаген собрались карфагеняне из городов, захваченных римлянами и нумидийцми. И хотя в нем еще оставались незастроенные участки, принадлежавшие государству и храмам (Арр. Lib. 93), не говоря об аристократическом предместье Мегаре с его садами, огородами и каналами (Арр. Lib. 117), плотность городской застройки резко увеличилась. Так, на склонах холма Бирсы вместо металлургических мастерских появляются жилые дома, представляющие стандартные жилые блоки с минимальными жизненными удобствами (Lancel, ThuIIIer, 1980, 26–36). По словам Страбона (XVII, 3, 15), в Карфагене накануне III Пунической войны жили 700 тысяч человек, что резко увеличивало напряжение в городе. О таком положении свидетельствует деятельность Ганнибала в 195 г. до н. э. и обстановка, в которой эта деятельность протекала. Судя по рассказу Ливия (XXXIII, 46–47), всевластие, надменность и вульгарное казнокрадство правящей олигархии Карфагена достигло небывалых размеров, что, конечно, вызывало ненависть плебса, горячо поддержавшего активность Ганнибала, занявшего в этом году должность одного из суффетов. И тогда, в какой-то степени оттесненные от «кормушки» карфагенские аристократы добились вмешательства смертельного врага карфагенян — Рима, чтобы пресечь деятельность ненавистного суффета. В свое время, как об этом говорилось выше, некий Суниат пошел на предательство из-за соперничества с Ганноном, и результатом была казнь предателя. Теперь же на тот же путь встала практически вся карфагенская аристократий. Это ясно говорит о крушении хоть какого-то подобия полисной солидарности и о распаде гражданского коллектива.
С течением времени этот распад все более усиливался. Свидетельством этому явилось появление, как об этом говорилось, трех различных политических группировок. Борьба между ними шла довольно ожесточенная. Примером может служить изгнание сторонников нумидийского царя, причем было принято решение не только их более не принимать обратно, но даже и вносить такое предложение (Арр. Lib. 70). Когда лидеры «демократической», т. е. фактически антиримской, группировки выступили неудачно, они были приговорены к смертной казни (Арр. Lib. 74), ответом на что стало вооружение одним из этих лидеров — Гасдрубалом — 20 тысяч воинов, которых он двинул против города (Арр. Lib. 80). И даже во время последней войны, когда, казалось, только сплочение всех граждан может спасти обреченный город, тот же Гасдрубал обвинил своего тезку, командовавшего войсками внутри города, которого его сторонники без всякого суда убили (Арр. Lib. 111). Последняя война, которая по существу свелась к почти беспрерывной осаде Карфагена, не умерила страсти. Против сторонника решительной борьбы с Римом Гасдрубала выступил совет, в котором, по-видимому, еще сильны были аристократы, а Гасдрубал в ответ на это совершил переворот, арестовав и убив часть его членов и став фактически тираном. Такое обострение внутренних противоречий, которые становились сильнее, чем гражданская солидарность, является самой характерной, ясно видимой чертой кризиса полиса. Это было свойственно и Греции в IV в. до н. э., и Риму на исходе республики. Так что можно говорить, что и карфагенский полис, утративший свою державу, тоже вступил в полосу кризиса, который был прерван римским завоеванием.
